Первые два часа пролетели, как в тумане. Он заполнял какие-то бумаги, переходил из кабинета в кабинет, обменялся парой слов с другими парнями, а потом капрал повел четверых новых курсантов в их комнату. Четыре железные кровати, покрытые тонкими одеялами цвета хаки. Маленькие столики, четыре табуретки — и все. Скудная обстановка.
«Похоже на школу, не так ли», — сказал кто-то из них.
Они говорили еще очень долго, даже после того, как был объявлен отбой. А утром они впервые отправились на строевой смотр. В котелках. Бадер с тоской смотрел на свою шляпу. Он попытался засунуть торчащую подкладку внутрь, однако клочья упрямо вылезали обратно. На плацу Бадер ощущал себя довольно неловко. Краснолицый уоррент-офицер, шествовавший вдоль шеренги, остановился перед Дугласом и сухо спросил:
«А как ваше имя, сэр?»
«Бадер, сэр».
Уоррент-офицер проскрежетал:
«И кто же вы такой, мистер Бадер? Клоун?»
«У меня вчера по дороге произошла маленькая авария…» — начал было Бадер. Но уоррент-офицер тут же оборвал его:
«Я не желаю слушать!»
Он еще раз скривился, глядя на шляпу, посмотрел молодому человеку в глаза и двинулся дальше.
Бадер стоял с каменным лицом, вспоминая свой первый день в Сент-Эдвардсе. Однако теперь он уже не мальчик. Все они здесь «господа офицеры». Это вколачивалось в них на каждом ежедневном смотре. Унтер-офицеры называли их «сэр» и «джентльмены», а это ласкало слух. С тех пор как Бадер побывал здесь впервые, Кранвелл немного вырос, но все-таки остался почти тем же. Огромные ангары стояли возле двух взлетно-посадочных полос, а рядом находился поселок — кучка деревянных домиков.
На каждом смотре уоррент-офицер не упускал случая едко отозваться о шляпе Бадера. Сначала тот пытался что-то сделать, а потом вдруг решил плюнуть на все. Через неделю шутки кончились. Курсанты получили мундиры (второго срока) и фуражки с блестящими кокардами и белой полоской на тулье, которая выдавала курсантов. Затем они отправились получать летные костюмы. Это было потрясающе! Перед ним разложили летный комбинезон, пару меховых сапог, шарф, перчатки, очки и шлем и предложили примерить. Бадер надел все это с огромным удовольствием и тут же загорелся желанием опробовать новую амуницию в полете. Ведь он еще ни разу не поднимался в воздух.
Через пару дней, когда на дворе еще стоял солнечный сентябрь, а деревья сохранили зеленую листву, Бадер получил приказ явиться в ангар в летном костюме. В комнату кадетов вошел коренастый, невысокий человек и представился как старший лейтенант Пирсон. Бадер был назначен его учеником. Они вышли на летное поле, и Пирсон повел гордого своей великолепной формой курсанта к странного вида биплану. Это был старенький Авро-504, полотняные крылья которого держались частоколом стоек и паутиной растяжек. В кабине такого же самолета Бадер сидел в Кранвелле 5 лет назад.
Пирсон сообщил:
«Мы поднимемся на полчаса. При этом вы не должны касаться ручек управления. Я просто покажу вам, что значит летать».
Пирсон кратко объяснил, как и почему летает самолет, показал приборы и усадил Бадера в заднюю кабину (в те дни все кабины были открытыми). После этого он сам прыгнул в переднюю. Пропеллер с шумом завертелся, и самолет, раскачиваясь, пополз по аэродрому. Зеленая трава плавно ушла куда-то вниз, концы крыльев чуть качнулись. Бадер перегнулся через обшитый кожей борт кабины, и ветер ударил ему в лицо. Внизу скользили зеленые прямоугольники полей, и Дугласа переполнила радость. Вскоре они начали снижаться. «Авро» плавно качнулся в потоках теплого воздуха, коснулся колесами травы и остановился.
«Ну что, понравилось?» — просил Пирсон. Ответ ясно читался в горящих глазах курсанта.
На следующий день курсанту Бадеру впервые разрешили в воздухе подержаться за ручку управления, сначала только коснуться, а потом сжать в ладонях. Но голос Пирсона вскоре приказал немного расслабиться. Ручка мягко качнулась вперед, и самолет опустил нос. Потом она плавно пошла назад, и машина начала подниматься. Движения из стороны в сторону заставили «Авро» раскачиваться. Потом Бадеру разрешили поставить ноги на педали, чтобы ощутить, как самолет разворачивается. Предельное сосредоточение, ведь сначала приходится подумать, прежде чем что-то сделать. Но потом зоркий глаз, развитой ум и тренированное тело спортсмена достигли гармонии, и он уже на подсознательном уровне слился с машиной. Сам Пирсон был классическим аккуратным пилотом, который никогда не позволял себе трясти ученика, как делают иные инструкторы. Он спокойно поучал Бадера: «Никогда не обращайтесь с самолетом грубо. Управляйте им. Не дергайте его». В другой раз: «Я не желаю, чтобы вы называли его летучкой или как-то еще. Используйте слово „самолет“ или „аэроплан“. (С того дня ни одно из запретных слов не сорвалось с губ Бадера. Пирсон приучил его обращаться с самолетом, как всадник обращается с любимой лошадью.)
В октябре, когда на счету ученика числились всего 6,5 часов полетов с инструктором, Пирсон вылез из кабины и сказал:
«Как вы считаете, а вы смогли бы справиться самостоятельно?»
Бадер улыбнулся и кивнул. Пирсон хлопнул его по плечу, бросив:
«Ладно. Не напрягайся».
Инструкторы всегда так говорят, чтобы ученик не начал вдруг бояться. Но Бадер не боялся ничего. Он дал газ и уверенно поднял «Авро» в воздух. Он пришел в восторг от мысли, что летит один. Бадер аккуратно развернулся против ветра и начал снижаться к летному полю. Напряжение и страх куда-то улетучились. Он аккуратно выровнял маленький самолет и выполнил почти идеальную посадку. Его захлестнула новая волна радости, он испытал то же чувство, как и неопытный игрок в гольф, впервые положивший мяч в лунку.
«Достаточно неплохо. Но я готов спорить, что в ближайшие два месяца вам не удастся повторить этот трюк», — сдержанно похвалил его Пирсон.
Впрочем, инструктору пришлось взять свои слова назад. Его ученик достаточно быстро овладел искусством пилотирования и посадок, и Пирсон был вынужден признать, что у Бадера глаз и нюх настоящего пилота. Может, это было преувеличение? Пока что Бадер не рисковал нарушать рамки дисциплины и старался сверкать умением только внутри них. Однако должен был наступить день, когда буйная натура заставит его забыть о дисциплине. Это часто происходит с военными летчиками, ведь их отбирают не за кротость и послушание. И это происходит практически с каждым из них.
* * *
Теперь курсант Бадер летал в одиночку. Он хотел стать летчиком-истребителем, хотел летать, а для души — играть в регби. Ему очень нравился Кранвелл. Он был похож на школу, но был неизмеримо лучше. Несмотря на дисциплину, курсанты могли вести себя значительно более свободно, от них никто не требовал ходить по струнке. Иногда они могли покидать лагерь до полуночи, могли кататься на мотоциклах (хотя автомобили были строго запрещены), курить и вообще чувствовать себя взрослыми мужчинами. Бадер попытался было курить сигареты, но после пары затяжек почувствовал себя нехорошо и оставил это занятие. Кроме того, курение не помогало держать себя в форме. Потом он попробовал трубку, ему понравилось, а кроме того, трубка не столь вредна для легких, когда ее просто посасываешь. И с тех пор практически на всех фотографиях Бадер изображен с трубкой в зубах.