Полина зачерпнула полный корец холодного пенистого кваса, сделала несколько глотков. Ее обычно спрятанные под кокошником волосы ныне змеились русыми потоками по спине и плечам, капли на зарумянившемся теле сверкали в свете свечей тысячами алмазов, от кожи волнами раскатывался горячий запах крапивы и черемухи. Княгиня покачала ковшик перед лицом, сделала еще глоток и решительно опрокинула остатки напитка на камни. Послышалось злобное шипение, баню тут же заволокло сизым паром, и густой хлебный дух перешиб все прочие запахи. Жар стал невыносимым, добрался до самого нутра, до мозга костей, до сердцевины каждой клеточки тела, покрывшегося крупными капельками пота.
— По-оберегись! — Андрей спрыгнул с верхнего полка, промчался мимо жены, толкнул дверь в предбанник наружу, прыгнул на рогожку, пронесся вниз по ледяной горке и шумно врезался в прорубь, с головой уйдя в темную февральскую воду. Темную — но не студеную. Распаренное, перегретое до нестерпимости тело напрочь отказывалось ощущать холод.
Князь Сакульский нырнул несколько раз, потом лег на спину, раскинул руки, почти касаясь ими кромок льда, и замер, паря на границе двух миров, вглядываясь в бездонное звездное небо. Тут вдруг кончик носа что-то осторожно кольнуло. Андрей встрепенулся, в два гребка добрался до сходней, выскочил на берег и побежал по лестнице наверх, отлично зная, что сейчас случится. И точно — уже на середине лестницы мороз, словно спохватившись, вцепился острыми зубами в его уши, наждачкой скребанул по спине и животу, заставил остекленеть кончики волос, защипал плечи, ноги, начал липнуть к пяткам — но Зверев уже влетел в приоткрытую створку, захлопнул ее, проскочил предбанник, с разбегу прыгнул на верхний полок и взмолился:
— Квасу давай, чаровница моя ненаглядная!!!
Княгиня вновь плеснула на камни. Клубы пара взметнулись к потолку, разгоняя острые когти мороза и возвращая телу живительное тепло.
— Криотерапи-и-ия… — блаженно прошептал князь.
— Совсем ты не бережешь себя, батюшка наш, — покачала головой женщина. — Как же ж можно, с жару-то да на мороз? Баловство сие есть бесовское. Веселие от лукавого.
— Не батюшка, Поля, — свесившись с полка, поймал ее за плечо Андрей. Привлек к себе, крепко поцеловал в губы. — Не батюшка, а суженый твой, на роду написанный, Богом сюда присланный и с тобой обвенчанный. Муж твой единственный, любящий и дня одного без тебя не мыслящий…
— Как ты молвишь слова сии зазорные, князь? — Полина, даром что румяная от жара, зарделась еще сильнее. — Срамно…
— Чего тут стыдного, любимая? — засмеялся Андрей. — Чай не девке дворовой слова такие шепчу, а жене своей законной, пред Богом венчанной, пред людьми супругой названной. Как же сердца своего красавице желанной не открыть?
— Идти надобно, сокол, — все равно засмущалась воспитанная по монастырским канонам княгиня. — Полночь скоро, бесовское время. Заявятся банщики с домовыми, овинными и лешими, вусмерть упарят.
— Как же придут? Мы же при крестах! Нечто молитвы христианской не испугаются?
— Ночь, время бесовское, — перекрестилась женщина. — Кто их знает, чего они испугаются?
— Коли так, то пошли, — не стал спорить Андрей. — Не будем вводить нечисть в искушение. Свечи тушить или им оставим?
— А на что им свечи? Чай, нежить ночная. Гаси.
Зверев задул огоньки, вслед за женой вышел в предбанник, сунул ноги в валенки, кинул жене на плечи песцовую шубу, сам прикрылся тяжелой «московской», бобровой, приобнял Полину и вывел из бани. По широкой расчищенной дорожке они направились к подсвеченному двумя факелами крыльцу и тут же вошли в дом, розовый от красных лампадных огоньков.
— Матрена! — кликнул он дворцовую ключницу. — Вели курицу печеную и вина рейнского в опочивальню отнести, к столу не выйдем. И пошли кого в баню, исподнее наше в стирку забрать.
— Сей же час сделаю, батюшка, — низко поклонилась одетая в десяток юбок и несколько кофт краснощекая баба, истинные формы которой под многослойным тряпьем угадать было невозможно. — Не беспокойся.
Андрей заторопился за женой на второй этаж, отлично зная, что у скромницы на уме, и успел вовремя: Полина скинула шубу и как раз собиралась нырнуть в сатиновую, шитую зеленым и алым катурлином исподнюю рубаху. Князь обхватил ее за пояс, крутанул, отрывая от пола, и вместе с молодой женщиной опрокинулся на пышную перину, утонув в постели почти на полметра — водяная кровать заплакала б от зависти при виде этой нежной роскоши.
— Что ты делаешь, Андрюша? — пригладив его волосы, прошептала княгиня. — Срамно…
— Повинуйся, несчастная! — так же шепотом пригрозил Зверев. — Ты жена моя пред Богом и слушаться должна во всем безропотно.
— Я… слушаюсь… — Она вытянула руки над головой и прикрыла глаза. — Повинуюсь, супруг мой. Я вся твоя, сокол мой ненаглядный, любый мой, желанный…
Белая, как сметана, кожа отзывчиво розовела от прикосновения губ, напрягались соски, дыхание жены становилось все чаще, на маленьком вздернутом носике задрожали крылья, пальцы сжались в пухлые кулачки. Рот несколько раз приоткрылся и снова сомкнулся — но Андрей так и не понял, что хотела сказать его любимая. Наверное, то, что монастырской воспитаннице произносить уж совсем невместно — даже в мужниной постели.
Тут в дверь постучали. Князь чертыхнулся, схватил край ватного одеяла и дернул к себе, закрывая обнаженные тела от постороннего взгляда.
— Кого там несет на ночь глядя?
— Прости, батюшка, велено…
Тяжелая дубовая створка отворилась, в спальню торопливо просеменили молодые, лет по пятнадцать, девки, в длинных темных юбках и грубо вязанных старушечьих кофтах, простоволосые, лишь с перехватывающими лоб красными лентами. Они быстро расставили на столе ужин: блюдо с румяной птицей, глиняный кувшин, два деревянных стаканчика. Потупив взор, служанки выскочили наружу, грохнула дверь — и одновременно Андрей откинул край одеяла.
— Перестань, неудобно, — попыталась прикрыться ладошками Полина. — Грешно жене пред мужчиной нагой оставаться.
— И не думай! — развел князь ее руки в стороны. — Ты не просто жена. Ты моя жена, и я хочу тебя видеть. Полина моя, Полюшка-Поля… На тебя можно смотреть бесконечно. Ты так красива, что рядом с тобой забываешь обо всем на свете. Твоя кожа глаже китайского шелка, твои груди манят к себе, как непокоренные вершины, твои губы подобны лепесткам розы и просят прикосновения, твои брови изящны, как прыжок соболя, твои глаза подобны бездонным колодцам, из которых хочется напиться чудесной прохладой…
Он наклонился и по очереди прикоснулся губами к ее векам, впился в полуоткрытый ротик, скользнул дальше, к подбородку, вниз по нежной шее.