— Мы вручную собираем, а они грабилками, — объяснял Варе Степан, тот самый говорливый парень в шинели, которого она видела в первый вечер у костра. — После них ягода несколько десятков лет расти не будет. И нас же не любят!
Однажды Варя упросила, чтобы ее взяли на болото. Она была уверена, что не ударит в грязь лицом, однако, когда через два часа тяжелой дороги они дошли до ягодного места, была так измотана, что едва набрала полведра. После этого она никуда с острова не трогалась, сдружилась с Антониной, рассказывала ей про свою рижскую жизнь, маму-медсестру, отчима, про интернат и двух талантливых братьев, а та — про своих дочерей и маленький городок в Молдавии, откуда была родом. С мужем Антонина развелась, растила двоих детей одна и на все лето и осень уезжала на заработки. Кроме готовки, она еще стирала, перебирала клюкву, и Варина помощь была ей кстати, хотя перебирала ягоду девочка так же медленно, как и собирала. Ей нравилось это занятие, руки делали свою работу, но мыслями Варя уносилась далеко-далеко, мечты ее были сладостны и глубоки, она скользила глазами по озеру, дальнему лесу и облакам, и трудно было поверить, что в этом мире могут жить злые, раздраженные, обиженные люди, и только темный взгляд Антонины, который Варя иногда на себе ловила, выводил ее из душевного равновесия. Антонина спала в отдельном шалаше, куда каждую ночь приходили по очереди мужчины. Все, кроме Тимофея. Варя пыталась делать вид, что ничего не замечает, но однажды Антонина, глядя на нее большими черными глазами, сказала сама:
— Мне за это деньги из кассы дают.
Сказала так просто, будто речь шла о постирушке.
— Зато дети у меня одеты-обуты. Языки учат, на пианино играют, а не по болотам от отчима бегают.
Глаза у нее стали нежными и тягучими, она отвернулась и принялась яростно чистить котел.
— И ты отсюда уходи, пока других до греха не довела. Скажи Тимофею спасибо, что он мужиков удерживает. А еще мне, — невесело прибавила она.
Перед сном Варя отошла в лес, как вдруг недалеко хрустнула ветка. Варя подняла голову: прямо на нее шел Степан.
— Пройдемся по бережку, Машута.
— Поздно, Степа.
В плечо больно вцепилась сильная рука.
— Пойдем.
— Уйди. Закричу.
— Куда ж тут уйдешь, тут остров, — прошептал Степан, мягким кошачьим движением зажимая Варе рот. — Развлекаешься, девочка? В бродяжью жизнь захотелось поиграть? Ты Тоньке-подстилке про детдом и бедную маму заливай.
Иголки впивались Варе в кожу, она провалилась в черноту, но неожиданно кто-то очень тихо, как зверь, так что сучок не хрустнет, шедший по лесу, негромко позвал:
— Степан!
— Тс-с.
— Ты что там делаешь, Степан?
— Не вздумай вякнуть, — прошептал Степа и крикнул: — Что люди в лесу делают, дядя Тимофей?
— Поди к костру, разговор есть.
Варя не спала всю ночь. Рядом храпели уставшие мужики, девочка смотрела на полог, слышала, как поднялся ветер и пошел дождь. Дождь стучал по тенту, струи воды стекали на землю, воздух наливался сыростью, но в спальнике было тепло. Происходящее показалось муторным сном, из которого нужно было проснуться и только сделать для этого усилие, но усилие оставалось недостижимым, и вместо знакомых стен она видела полог и слышала, как раскачивались, стряхивая воду, деревья.
Медленно рассвело. Встали Антонина и ночевавший с ней Виктор, самый скупой и работящий из заготовителей. Они долго разводили под дождем костер, тихо и привычно переругиваясь, как муж и жена после тридцати лет общей жизни. Потянулись к завтраку мужики, лагерь наполнился голосами, кашлем и запахом табака. Варя тоже хотела встать и помочь Антонине, но Тимофей ее остановил:
— Спи, Марусенька, спи.
Вечером Степан не вернулся. Никто не говорил про него ни слова, как если бы никакого Степана на острове не было. Варя чувствовала себя виноватой, хотя и не была уверена, что его исчезновение было связано с ней.
С отъездом Степана — или же просто так совпало — жизнь на острове переменилась. Из-за дождей и холода собирали меньше клюквы и чаще оставались в лагере. Только двое продолжали ходить на болото, остальные сидели у костра и пили самогон. Однажды Тимофей стал вспоминать пустыню Атакаму, по которой шел несколько дней и едва не умер от жажды.
— Днем от ветра и солнца там трескается кожа, глаза воспаляются от пыли и блеска солончаков. А ночью невозможно согреться даже в пуховых спальниках.
На сыром острове рассказ про далекую пустыню прозвучал довольно странно, но заготовители привыкли к мемуарам своего предводителя.
— Ты еще расскажи, Тимоша, как тебя там чуть не подстрелили, захохотал один из них.
— Зубы-то где потерял, Васильич?
Однако Варя Тимофею верила и любила его расспрашивать. Иногда вечерами они выплывали на плотике в озеро и рыбачили.
— А ты где родилась?
— В Калининграде.
— Странно, — произнес Тимофей задумчиво, — у тебя совершенно не калининградский говор. Не могу только понять какой. Есть одна интонация в общем вопросе… Ты, верно, плохо помнишь.
— Это потому что моя мама много ездила.
— Она что же, и за границей бывала? — спросил Тимофей, не сводя глаз с поплавка.
— Нет, нет, — произнесла Варя испуганно. — Она по Прибалтике в основном перемещалась. А Прибалтика — это ведь заграница. Тащите же, дядечка Тимофей.
— А я в Белграде родился. После войны родители вернуться вздумали, границу переехали, и больше я их не увидел.
Варе вдруг стало нехорошо. Сиротливо, как если бы она осталась одна на этом плотике.
— А меня вовсе и не Машей зовут, — сказала она. — Маша — моя сводная сестра. Я, дядя Тимофей, в Сантьяго родилась.
— Где? — воскликнул он, и что-то болезненное почудилось ей в его обыкновенно невозмутимом голосе.
— В Чили. Тогда там президентом был Сальвадор Альенде. Может, помните, его фашисты убили в бою. У нас в газетах писали.
— Не было там никакого боя. И его не убили вовсе, а он сам покончил с собой.
— Вы откуда знаете? — подозрительно спросила Варя, и сердце у нее сжалось, как бывало всегда, когда она слышала о самоубийстве.
— Сам видел. Поплыли к дому, не будет сегодня рыбалки.
Сказал глупость, чушь нелепую, точно отвязаться хотел, и не стал ничего больше ни рассказывать, ни спрашивать. Даже смотреть перестал в ее сторону, будто она чем-то его обидела или напугала и не хотел он ни с какой Варей знаться, а только с Марусей калининградско-рижской. А почему?
На берегу девочка поймала темный взгляд Антонины, а ночью Тимофей ушел в шалаш. Варя сидела до самого утра у огня и едва сдерживала слезы. Что был ей этот непонятный человек с неясным прошлым и еще более туманным будущим, нелепыми историями и байками? Она смотрела на воду, на леса, где смешивалась по берегам желтизна берез и зелень сосен, встало солнце, уже совсем осеннее, не разогревавшее, а только утешавшее землю и ее обитателей. Варя плакала долго и сладко, давая волю слезам, и уже не знала, плачет ли из-за Тимофея, из-за сапожек, из-за мамы, Пети, сестры или непоступления в университет, и не слышала, как маленький человек подкрался и встал у нее за спиной, не видела, что за ним следом шла черноглазая женщина, и не понимала, что их связывает и что может произойти, если вдруг этот человек к ней подойдет. Все это осталось за спиной у Вари, как невидимая тень.