— Зачем мне твои ложки, бабушка?
Варя подошла к окну: вокзалы померкли во тьме. Город затих, никакие звуки не залетали в комнату, как если бы за окном разворачивались картины немого кино. Мотив с последней пластинки Поля Мориа звучал у нее в голове, и снова давешняя сладкая тоска накатила на девочку. Она подумала о поезде, ехавшем в ночи, и о пассажирке общего вагона, которая, сжав в кармане украденное серебро, смотрела в темное окно, а может быть, вышла в тамбур курить, где с ней заигрывал молодой солдат, отпущенный на десять дней из части за отличную службу. Варя никогда не ездила в поездах дальнего следования, но видела так отчетливо эту картину, словно в ней открылся дар даже не ясновидения, но перевоплощения, и это не невесть откуда взявшуюся в Вариной жизни и растревожившую душу дурнушку, но саму красавицу Варю качало в вагоне скорого поезда, а точнее, стала Варя той девочкой, превратилась в свою сестренку — авантюристку, врушку и воришку, детдомовку, незаконнорожденно разрушившую счастье Вариной мамы. Сыплется пепел на пол, солдатик разухарился, рассказывает смешное и угощает пивом, которое они по очереди пьют из одной бутылки. Варя склонила аккуратную головку со стрижкой каре из салона красоты «Чародейка» на служивое плечо с жестким погоном и зажмурила глаза.
И чувство было таким сильным, что невозможно было его дальше выносить. Жалко становилось Варе всех — и глупенькую девочку эту, и солдатика, который не знает, что его ждет, и маму, и себя, и весь этот поезд, в ночи несущийся на край земли сквозь партизанские земли, где воевала когда-то бабушка и погибла бы, когда б не безвестный летчик, благодаря которому стояла Варя у окна, а половина земного шара выучила русский язык.
Странный рисунок возник в Вариной голове, в нем переплелись какие-то ниточки и сплелись в паутину, в сеть, куда попала, запуталась вольная душа, облепила лицо, и захотелось продраться, на свежий воздух выйти.
— Я пойду пройдусь, — крикнула она бабушке, нырнула в дверь и, прежде чем старушка успела что-либо сказать, скатилась по лестнице и пошла по бульвару.
А там осенняя ночь, хрустели под ногами замерзшие лужи, редкие звезды светились в слепом небе и так же мало, как звезд, осталось прохожих, но страшно не было, все прохожие в этот час были братья и сестры, а на лавке, где сидела она с Марией, спал гном в фетровой шляпе, допивший их бутылку, и что-то бормотал на непонятном языке.
Бывает так, живет человек, живет, и все у него хорошо, учится, дружит, читает умные книжки, ходит в театры, занимается общественной работой и спортом, а потом ерунда, мелочь случается, пустяк совершеннейший и срывается лавина, обрушивается на бедняжку, все летит в тартарары, он карабкается из-под снега, ему и душно, и тяжело, не за что уцепиться, все похоже на сон, из которого не можешь вывалиться, а когда вывалишься, то не понимаешь, где ты и что с тобой.
В таком сне Варя увидела папу. Они сидели в незнакомом стесненном городе-пленнике в котловине среди высоких заснеженных гор, и почему-то шла война, летали самолеты и сбрасывали бомбы, на улицах были танки, люди бегали, кричали, горело массивное здание с красно-бело-синим флагом, а папа ни на кого внимания не обращал и только ласково смотрел на Варю. И хотя ей страшно было, с папой все нипочем. И папа был такой, о каком Варя мечтала: высокий, с открытым лбом и светлыми глазами, похожий на писателя Фадеева.
«А ты почему от мамы ушел?»
«Я не уходил никуда. Просто она любила другого».
«Мама?» — не поверила Варя.
«В нее влюблялось очень много мужчин».
«И ты?»
«И я».
«Но как же тогда Мария?»
«Ты не обижайся на сестру. Она немного странная, но добрая девочка. Я бы хотел, чтоб вы подружились».
«Она ложки серебряные у бабушки украла и батник мой любимый взяла», пожаловалась Варя.
«Ерунда, — сказал папа уверенно. — Батники скоро выйдут из моды, серебро было поддельным, а Мария тебя никогда не предаст».
«А ты зачем себя убил?» — насупилась Варя.
«Кто тебе сказал такую глупость?»
«Маша».
«Она болтушка и фантазерка».
«А как же тогда?»
«„Как же, как же“… Меня убили. Вот как».
И исчез. А вместо него появился старик-интернационалист.
«Я твоего папашу велел кокнуть, — хихикнул ветеран. — А сестре скажи, чтоб штанишки теплые поддевала», — и прокукарекал три раза петухом.
Все смешалось у Вари в голове, далекий город превратился в знакомый бульвар, а бульвар — в комнату; девочку замутило, обожгло, кожа сделалась чувствительной, покрылась пупырышками — больно коснуться, ознобом прихватило, к горлу подступила тошнота, и круглое бабушкино лицо выглянуло из сумерек, как луна.
— Бабушка, это я ложки украла, — облизнула сухие губы Варя.
— Тише, деточка, тише! Там гости пришли.
— Я их отнесла в комиссионный, потому что мне деньги были нужны. А в какой комиссионный, не помню, там у входа дядька маленький стоял в шляпе, он у меня за рубль купил.
— Ты вся горишь!
— У меня живот очень болит. Позови Пиночета.
И свернулась у себя на кровати точно младенчик, пытаясь боль убаюкать, и снова провалилась в забытье. А очнулась оттого, что здоровенный мужик в несвежем голубом халате согнал кота и подобранный на помойке вор, хам, драчун и лицемер, которого сначала мирно назвали Кузей, а он подрос на щедрых бабы-Любиных харчах и стал драть всех котов и маленьких собак в округе и тогда его переименовали в честь подлой мумии и гориллы, выгнул спину и злобно на доктора зашипел. Но мужику до грозного кота дела не было, он повернул Варю на спину, задрал рубашку и стал щупать живот. Девочке сделалось невыносимо стыдно, она принялась бить нахала по рукам и натягивать рубашку на ноги, но мужчина держал ее руки и все сильней нажимал.
— Здесь не больно? Не больно? А здесь?
— Что с ней, доктор?
— Да что угодно, хоть внематочная беременность!
— Господи помилуй! Ей шестнадцати нету!
— И что? Собирайте ее в больницу.
Пьяный был, наверное, доктор. Или несчастливый.
— Не поеду я в больницу, — встрепенулась Варя.
— С болью в животе шутки не шутят.
— Не отдавай меня, бабушка.
Старуха заколебалась и умоляюще поглядела на врача.
— Дело ваше. Пишите расписку.
Утром пришла без вызова участковая, грузная еврейка с густыми бровями и усиками на верхней губе.
— Ну, что тут у нас стряслось?
Долго слушала, живот трогала, хотя и не так больно, хмурилась, ворчала и задавала неловкие вопросы, ругала последними словами дурака из «скорой», который хотел девочку на стол отправить, брови у нее ходуном ходили; Варе казалось, что она превратилась в Буратино, вокруг которого собрались ученые врачи и решают: пациент скорее жив или мертв?