Менторский тон Ивана Николаевича нас поначалу смутил, но тем внимательнее мы приготовились слушать, что он расскажет, и даже насмешник гуманитарий затих.
— Я был тогда молод, — начал свой рассказ Иван Николаевич, — моложе, чем любой из вас, учился в университете и увлекался водным туризмом. Мы ходили с друзьями на байдарках и катамаранах по горным речкам, и вот однажды я пошел в незнакомый компании на Кавказ. Там был короткий и довольно несложный маршрут, но прежде нужно было сделать заброску — подняться по долине и перейти через перевал, за которым текла наша речка. Это было весной в межсезонье, и уже в первый день начался мелкий дождь, над горами завис туман, так что не было видно вершин. Мы шли осторожно, тяжело груженные по ущелью, заваленному камнями, и медленно поднимались к перевалу. К вечеру с трудом нашли небольшую площадку, поставили там палатку и развели примус. Ночь была, помню, не холодной, но какой-то стылой, не хотелось идти спать, из гибких прутьев стелящегося кустарника нам удалось развести костер, мы грелись у огня и сушили одежду.
Нас было шесть человек, незнакомые люди, мы ни о чем не говорили, прикуривали от горящих веток и прятали глаза от дыма. На следующий день погода не улучшилась, стало еще холоднее и кончилась всякая растительность, лишь кое-где на камнях попадался лишайник и мох. Под самым перевалом мы встретили группу. Они шли навстречу нам, хорошо снаряженные, с веревками, ледорубами, кошками и крючьями. Остановились и сказали, что перевал закрыт, надо возвращаться. Мы посовещались и решили идти дальше. Вскоре дождь сменился снегом, да таким плотным, что руку протяни — не увидишь. Мы шли уже больше трех часов без единого привала, по очереди тропили дорогу и проваливались по пояс в снег. Потом поднялись на гребень, по-прежнему ничего не было видно, точно не горы кругом, а снежная метельная равнина. Только от налетевшего ветра на высоте нечем было дышать, и все жадно хватали воздух. Дальше идти было опасно, прямо на снегу поставили палатку, одну на шестерых, растянули ее на лыжных палках и забились внутрь, чтобы переждать непогоду. Как мы думали, от силы два-три часа, пока хоть чуть-чуть прояснится…
Поначалу нам даже казалось, что мы неплохо устроились. В палатке было тепло, мы разлили по кружкам спирт, ели холодную тушонку, курили, а снег все шел и не думал прекращаться. Он наваливался на стенки палатки, и вскоре нам пришлось по очереди вылезать и отбрасывать его прямо руками. Через несколько часов стемнело, мы развели примус, еле горевший из-за низкого давления. В палатке стало сыро, душно, снег, оседавший на стенках, теперь таял, просачивался сквозь ткань, капал на головы и тек по спине. От скуки стали рассказывать истории про черного альпиниста. Есть у горников такое поверие, будто бы ходит в горах черный альпинист и тому, кто его увидит, предвещает смерть. И до такого договорились, что скоро и впрямь стало мерещиться, будто за палаткой кто-то ходит и трогает рукой ее провисшую от снега стенку. А больше всего напугали единственную нашу девушку, она пару раз вскрикнула и вцепилась в руку парня, сидевшего рядом с ней. По всему было видно, что этот парень пошел в горы первый раз и явно случайно. Длинный, худой, с огромными ступнями, весь какой-то нескладный, он нес в рюкзаке канистру с бензином для примуса, и бензин у него все время подтекал, отчего вся его одежда неприятно пахла. Он слушал с недоумением все, что мы говорили, а потом вдруг прогудел:
— Ну ладно, хватит вам, совсем Олю напугали.
И странное дело, после его слов мы все замолчали и стали укладываться, если только так можно сказать про шестерых человек в двухместной палатке.
В ту ночь мы так и не уснули. В палатке становилось все меньше места, она сдавливалась под тяжестью снега, и стоило только задремать, как кто-то начинал ворочаться, задевал стенку и с нее лила вода.
Снег не кончился и к утру, так же мерно он оседал на палатке, накрыв ее почти целиком, и мы разгребали его больше часа. Скука сменилась злостью и отчаянием: маршрут был расписан по дням, и давно пора было спускаться в долину и плыть. За завтраком стали спорить, не лучше ли все-таки пойти, и тут снова зашуршало вчерашнее — лавина, лавиной…
— А тут не опасно сидеть, что ли? — в сердцах сказал кто-то. — Она и отсюда может пойти.
Мы прислушались, и вдруг нам почудилось, что под нами и вокруг нас шевелится снег, вот-вот достигнет критической точки и ухнет вниз в унылое каменистое ущелье с чахлыми кустами и травой.
— Если пойдем, ленточки надо приготовить черные, — произнес самый опытный из нас.
— Зачем? Какой в них толк?
— Тело будет легче под снегом искать.
Он имел в виду мертвое тело, и все это поняли. Тогда девушка, до того молчавшая, вдруг сказала в каком-то надрыве, запричитала как над покойником:
— Говорила мне бабуля: не ходите. Нельзя Бога гневить на Страстной.
Никто не обратил внимания на ее слова, и только согнувшийся в неестественной позе новичок переменился в лице, и бутерброд с тушенкой застрял у него во рту.
— Как на Страстной?
— Страстная сейчас.
— А день какой?
— Среда.
Он сунул куда-то недоеденный бутерброд, выпрямился, и со стенки на его голову потекла вода, но он словно и не заметил ее. Он смотрел сквозь меня, сквозь всех нас, и уже в этот момент я понял, что он как будто не с нами, не здесь, не замечает сырости и духоты, и мне стало страшно за него. Я испугался, что с ним случилось то, что иногда случается в опасных ситуациях с неопытными людьми, когда они становятся бесчувственными и им бывает все равно, что с ними будет через минуту, а это гораздо хуже любой истерики, которую можно хоть как-то унять. Что бы мы стали делать с этих духариком здесь, на высоте?
И пока я об этом думал, вдруг сорвалась и забилась в истерике девушка:
— Ну что он молчит? Что он так сидит? Что вы все молчите и сидите? Чего мы ждем? А если мы умрем? А если нас накроет снегом? Прямо сейчас, здесь? А если нас задушит? Не молчите! Ну не молчите же вы! Что вы так страшно все молчите?
Еще секунда — и я ударил бы ее по лицу, но новичок вдруг стряхнул с себя оцепенение, снова взял ее за руку и сумел успокоить. Она затихла и стала похожа на ребенка, напуганного и доверчивого — эта крупная, здоровая деваха, прошедшая довольно сложные маршруты на Алтае и в Восточных Саянах.
Мы по-прежнему все молчали, и мне подумалось, что не она одна, а мы все похожи на нашкодивших детей, которые сбежали от надзора взрослых и теперь сидят, присмиревшие, растерянные, и ждут помощи.
Так прошел целый день, мы ни о чем не говорили, лежали и слушали снег, постоянно ели и курили, а снег все шел и шел — мягкие, крупные, яркие хлопья засыпали перевал, горы, тропы, снег накапливался и дрожал, и мы боялись пошевелиться и выдать себя громким голосом.
Потом мы все же кое-как уснули, но где-то ближе к утру я проснулся от шепота и узнал голос новичка. Он с кем-то разговаривал. Сперва я подумал, что он утешает девушку, но он говорил не с ней.