В этих смешанных чувствах профессор вышел на улицу и принялся бродить вдоль канала, осмотрел старую крепость и площадь, где сжигали ведьм, самое маленькое в Европе кафе и самую первую гостиницу, которыми был известен Гент (хотя в душе профессор подозревал, что подобными достопримечательностями может похвастаться любой европейский город, и это есть не что иное как проявление гордости маленькой нации). Он даже немного пожалел о том, что живет в Брюсселе. Все казалось ему более милым, лучше приспособленным и исполненным недостающего бельгийской столице и вообще валлонской части страны благородства и простоты.
Так он шел погруженный в свои мысли и, увлеченный прогулкой, не заметил, что несколько удалился от центра и оказался на площади перед современным зданием, выстроенном из стекла. Вокруг на роликах и скейтбордах носились и визжали мальчишки, едва не сбивая его с ног. Профессор растеряно огляделся по сторонам и увидел наискосок от стеклянного здания квартальчик, в котором светились разноцветные фонарики. Он шагнул по направлению к этим фонарикам и свернул в узкий переулок с рядами больших витрин. Только на этих витринах были разложены не товары с указанием сниженных цен в сезон январской послерождественской распродажи, а сидели на стульях полуголые женщины. За ними были видны комнатки и в глубине широкие кровати. Женщины улыбались профессору и делали приглашающий жест рукой. Поздоровкин понял, куда забрел, и хотел повернуть назад, но присущая ученому потребность обследовать любой объект до конца, толкнула его пройти еще немного по уютным улочкам.
Квартал был небольшой и в этот непоздний час довольно пустынный. Его обитательницы были одеты в нарядные цветные купальники и скорее напоминали артисток цирка, нежели проституток. Большинство были негритянки, но встречались и белые. Иные из витрин были закрыты, возможно женщины еще не начинали работу, а может быть напротив принимали клиентов. Но так или иначе злачное место не казалось отвратительным, отталкивающим или опасным. Оно скорее производило впечатление своеобразного очага культуры. Поздоровкин подумал о том, как рационально и, тем не менее, дико для русского человека, все здесь устроено. Гентский алтарь и квартал проституток, расположенный в двух шагах от него, нисколько не мешали друг другу, не противостояли и не отрицали, а мирно уживались. Да и вообще все было в этом городе буднично и обыкновенно: одни люди делали покупки в маленьких дорогих и больших дешевых магазинах, другие сидели в кафе и в пабах и пили пиво, третьи шли в церковь, а четвертые к блудницам, небо не рушилось и земля не давала трещину, как это случилось бы, а, вернее говоря, и случилось в его собственной стране, когда той дали свободу. Хорошо это или плохо, додумать он не успел, потому что вдруг увидел за одним из широких окон Лару.
Она смотрела так же насмешливо и вызывающе, как на занятии – ни тени смущения не промелькнуло на красивом лице. В отличие от негритянок Лара была одета в черные колготки и тесную футболку, через которую просвечивали полные груди. Михаил Петрович замер, а потом не отдавая себе отчет в том, что он делает, как в обкраденную молодость вступая, толкнул дверь в комнату. На окно упало легкое жалюзи и отделило преподавателя и его ученицу от всего мира.
Когда час спустя Поздоровкин вышел на улицу, оставив Ларе весь свой гонорар за лекцию, в сумерках сонный фламандский городок с его церквями, башнями, каналами и знаменитым алтарем показался ему просто декорацией к этой комнате в розовом квартале. Или точнее эта комната и стала, как бы это кощунственно ни звучало, его, профессора Поздоровкина, гентским алтарем, на который он был готов положить свою жизнь.
С того дня он стал ездить к Ларе каждую неделю. Чешка довольно быстро почувствовала, что имеет над профессором власть и каждый раз увеличивала цену за свои услуги, заставляя оплачивать откупоренные, но невыпитые бутылки шампанского. Она была довольно холодным и рассчетливым существом и зарабатывала на жизнь и на учебу так же деловито и сухо, как если бы мыла посуду в соседнем ресторане. Просто здесь ей больше платили. Профессор был ей скорее неприятен, чем безразличен, как прочие клиенты, и потому что был слишком пылок, хоть и стар, и потому что был русским. Когда однажды он завел с ней разговор о том, чтобы она оставила эту работу, чешка назвала такую сумму, что Поздоровкин струхнул. И так положенные им на счет в солидном банке «Генерале» деньги начали стремительно таять. Но профессору было не до денег – он пил и не мог напиться и утолить тоску по своей убогой жизни. Лара заменяла все, чего ему прежде не доставало.
Там в этой комнатке происходила кульминация, к которой он шел целую неделю. Он читал теперь со студентами Бунина и Набокова и спрашивал их о физической любви, они терялись и не знали, что ответить, а профессор смотрел вокруг безумными глазами и, забыв о том, что перед ними сидят иностранцы, отчаянно жестикулируя и выпаливая слова, рассуждал о том, что значит русский Эрос. В эти минуты он становился прекрасен и юн, и студенты слушали его как завороженные, не понимая смысла, но следуя мелодии его речи. Одна только Лара равнодушно молчала. Но профессору одного ее присутствия было довольно – он не сводил глаза с ее высокого бюста – чешка вдохновляла его.
– В чем дело, Лара? – спросил он однажды строгим тоном.
Она презрительно промолчала.
– Если ты будешь пропускать семинары, я скажу, где ты зарабытваешь деньги, – прибавил он в ярости.
– А я – откуда ты это узнал. Хочешь, чтобы я приходила, плати.
– За что? – изумился он.
– За то, что я не привыкла ничего делать бесплатно.
К весне Поздоровкин отказался от квартиры и переехал в скромное общежитие с общей кухней, ванной и туалетом. Это не соответствовало ни его зарплате, ни статусу, но профессор объяснил, что его семья в России нуждается, и объяснение было принято. Безумие не проходило, а нарастало, и постепенно его отношение с Ларой превратились в какой-то сложный ритуал.
Он приезжал в Гент – это бывало всегда по субботам – на одном и том же поезде и через весь город от вокзала шел пешком мимо музея с картинами Босха, мимо старинного университета, громадного собора святого Петра, по торговым улочкам, пересекая каналы и площади и так приходил в Розовый квартал. По мере приближения возбуждение его нарастало, и он не видел вокруг ничего – все лица смешивались, терялись здания и площади; он был одержим лишь одной страстью. Наконец впереди мелькали огни квартала. Негритянки уже привыкли к нему. Первое время они еще надеялись заманить чудного и щедрого бородача с поблескивающими глазами к себе и даже легонько постукивали пальцами по окнам, когда профессор проходил мимо, но вскоре перестали воспринимать его как потенциальную добычу и смотрели равнодушно, как смотрели на шмыгающих по переулкам подростков-турков с черными живыми глазами. Профессор проводил у Лары час или полтора, а потом умиротворенный шел гулять по Генту.
В эти часы он думал о том, что вся его профессорская деятельность была исполнена некоего фаллического значения. Руководя студентками и аспирантками, проводя с ними занятия и консультации, он оплодотворял их своей умственной энергией и от этого оставался один шаг до физической любви. По сути, вся его научная школа представляла собой один большой гарем, и Лара была в нем любимой наложницей, через которую он обладал остальными женщинами. При этом он никогда не задумывался о том, что до него или после него в комнатку к Ларе приходили мужчины. Он то ли упускал, то ли гнал эту мысль прочь – во всяком случае его постоянство предохраняло чешку от случайных столкновений. Она знала время его приходов и в эти часы никого кроме него не ждала.