Никола призадумался.
— Получается, вы ничего не видите.
— Верно. Только маленькую полоску. Целиком ковер можно посмотреть лишь в законченном виде.
— Невероятно. Это почти как рисовать вслепую! — Никола вздрогнул и скосил глаза на Алиенору, которая даже ухом не повела, продолжая ощупывать нити.
— А что вы делаете с картоном? — все допытывался он.
— Он подкладывается под основу, и мы сверяемся по нему, когда ткем. Кроме того, Филипп переводит на основу контуры рисунка.
— А это что? — Никола показал на прялку в углу.
— Господи, ты угомонишься когда-нибудь или нет? — Жорж-младший высказал вслух то, что у всех было на уме.
Обычно у нас в мастерской стоит тишина, у других — значительно шумнее. Когда Жоржу требуются помощники — как будет и на этот раз, — он старается выбирать молчунов. Один раз он привел ткача, который чесал языком от зари и дотемна. Пришлось с ним расстаться. И Никола такого же роду-племени, несет невесть что, в основном пересказывает парижские сплетни — всякую чушь. Он до того замучил меня своими расспросами, что у меня возникло желание огреть его как следует. Слава богу, он рисует в саду, а то Жорж поднял бы крик. Он человек спокойный, но не переносит глупой болтовни.
Никола открыл было рот, чтобы опять что-то спросить, но Алиенора дернула за нить, и он отвел назад левую руку.
— Меньше болтайте, сосредоточьтесь на работе, — сказал Жорж, — иначе мы здесь просидим до ночи.
Несмотря ни на что, мы закончили не так уж поздно. Пора было подумать об ужине.
— Viens, [18] Алиенора, — сказала я. — Поможешь выбрать самый душистый пирог.
Алиеноре нравится ходить к булочнику.
— Позвольте, госпожа, я сбегаю, а вы потом угостите меня кусочком, — предложила Мадлен.
— У тебя сегодня на ужин горелая чечевица. Когда закончишь, принеси мужчинам выпить, а потом иди отскребать горшок.
Мадлен тяжко вздохнула, не обращая внимания на подмигивания Никола. Жорж-младший опять нахмурился. Никола сделал шаг назад и показал ладони: мол, я даже пальцем ее не коснулся. И тут меня будто кольнуло: нет ли чего между моим сыном и Мадлен? Может, Никола заметил то, что я проглядела?
У дверей я оглянулась на Алиенору. Она у меня чистюля, но иногда, бывает, и недосмотрит: то сажа останется на щеках, то, как теперь, вишневые веточки застрянут в волосах. Она довольно хорошенькая — длинные золотистые волосы, совсем как у меня, прямой нос, круглое личико. Только большие пустые глаза и кривоватая улыбка вызывают у людей жалость.
На улице Алиенора ухватила меня за рукав чуть пониже локтя. Она живая и проворная девочка, и незнакомцы не сразу догадываются о ее увечье, как не догадался и Никола. Она прекрасно знает дорогу, и ей не нужен провожатый, разве что приходится переступать через нечистоты, либо невесть откуда выскочит лошадь. Она передвигается по улицам, как будто ангелы указывают ей путь. И отыщет любое место, если хоть раз бывала там прежде. Она пыталась мне объяснять, как у нее это получается: она слышит, как отзываются ее шаги, считает ступеньки, чувствует тепло, которое исходит от стен, и запах подсказывает ей, где она, — и тем не менее ее уверенная походка для меня остается чудом. Однако она старается не ходить в одиночку и, если это возможно, держит меня за руку.
Однажды она потерялась, когда была еще совсем маленькой. Это случилось осенью, в рыночный день. Площадь де ля Шапель бурлила людьми. Чего там только не было: яблоки и груши, морковь и тыквы, хлеб, пироги, мед, цыплята, кролики, гуси, кожа, косы, одежда, корзины. Я встретила старую подругу, которая проболела несколько недель, мы с ней бродили между прилавками и перемывали косточки знакомым. Я не замечала, что Алиенора пропала, пока подруга не забила тревогу. Только тут я почувствовала, что ее пальчики больше не цепляются за мой рукав. Мы долго ходили кругами и наконец разглядели ее среди толпы — она стояла, всхлипывая и ломая руки, а из незрячих глаз лились слезы. Как выяснилось потом, Алиенора остановилась погладить овечью шкуру и выпустила мой рукав. Редко когда ее слепота проявлялась столь откровенно.
Ноздри уже щекотал запах пирогов с говядиной, доносившийся из дома жены булочника. Она добавляет в начинку можжевельник, а румяную корочку украшает рожицей шута. У меня это всегда вызывает улыбку.
Но Алиеноре было не до смеха. Она наморщила нос, и на ее лице появилась страдальческая гримаса.
— В чем дело? — крикнула я.
— Мамочка, пожалуйста, давай заглянем в церковь, хоть на минуточку! — Не дожидаясь ответа, она потянула меня за рукав в сторону улицы де Шанделье. Даже расстроенная, она считала шаги и понимала, где находится.
Я замедлила ход.
— Жена булочника скоро закончит торговать, и мы останемся без пирога.
— Ну, пожалуйста, мамочка. — Алиенора продолжала тянуть меня за руку.
И тут я уловила едкий запах, который примешивался к аромату мяса и можжевельника. Жак Буйвол. Внезапно меня так и обдало вонью.
— Пошли. — Теперь я тащила ее за собой.
Мы успели добраться до улицы Самаритян и уже сворачивали за угол, когда вдруг раздался окрик Жака: «Кристина!»
— Бежим, — шепнула я, обнимая Алиенору за плечи. Мы спотыкались о неровные камни мостовой, налетали на стены и прохожих. — Сюда. — Я подтолкнула ее влево. — Саблон слишком далеко, спрячемся в Шапель. Здесь он нас точно не станет искать.
Мы припустили через площадь — лавочники складывали свое добро, собираясь домой, где их поджидал ужин.
Мы нырнули в церковь. Рядом с входом располагался придел Мадонны. Я подпихнула Алиенору в спину, и она, поняв подсказку, встала на колени так, чтобы ее скрывала колонна, если Жак Буйвол, часом, надумает искать нас здесь. Сама я тоже опустилась на колени и горячо зашептала молитву, затем поднялась с пола и присела на скамью. Ко мне пристроилась Алиенора, и некоторое время мы сидели молча, чтобы успокоить дыхание. Будь на месте Жака кто-то другой, я бы от души посмеялась над тем, какого мы с дочкой задали стрекача. Но сейчас, ей-богу, мне было не до смеха — уж больно несчастной выглядела Алиенора.
Я огляделась по сторонам. В церкви не было ни души. Вечерняя служба закончилась, и прихожане разошлись по домам перекусить на сон грядущий. Мне нравится Уединенная Богородица, она большая, и в ней много света, который проникает через бесчисленные окна, и, помимо всего, нам до нее рукой подать, но Саблон мне все же больше по вкусу. Он буквально в двух шагах от дома, где я росла, и потом, это приходская церковь ткачей. Саблон уступает Богородице в размерах, зато превосходит убранством — и витражи там покрасивее, и с фасада глядят каменные фигуры животных и людей. Но для Алиеноры, к сожалению, всей этой красоты просто не существует.
— Мамочка, — шепнула она, — умоляю, не отправляй меня к нему. Лучше постричься в монахини, чем жить в такой вони.