— Стало быть, дела своего Варенька не забывает. А я уж сомневаться начал.
Он достал из шкафчика свечу, из поясной сумки — огниво, высек в трут искру, слегка подул, давая ей разгореться, поднес полоску бересты, раздул, от бересты запалил свечу, поставил возле печи, косарем расколол одно из полешек на несколько лучин, поломал их, сложил в топку, открыл задвижку дымохода, поджег растопку. Немного обождал, пока сухое дерево займется, после чего уже без опаски перекидал в печь почти половину заготовленных дров. Прикрыл дверцу, прислушался к уютному гудению, приложил ладони к глянцевым изразцам — но те, естественно, все еще оставались холодными. Пока печь прогреется, пока сама тепло давать начнет, пока светелка от холода отойдет — это еще сколько времени пройдет! Так, чего доброго, в холодную влажную постель укладываться придется. А куда денешься? Не в людскую же к холопам идти!
За печной дверцей уютно потрескивал огонь… Но комната все равно оставалась пустой, холодной и скучной. Князь прогулялся до окна, вернулся к печи, взял свечу и шагнул в коридор. Прошел по коридору почти до конца, повернул налево, толкнул дверь… Точно, здесь тоже стояла печь.
— Чай, дома, не в гостях. Помню! — похвалил себя Андрей, князь Сакульский, урожденный боярин Лисьин, опускаясь на корточки перед топкой, наколол лучинок, запалил, подкинул поленья, закрыл дверцу, отправился дальше.
На втором этаже печей было всего четыре: в покоях князя, княгини и еще в двух комнатах, когда-то задуманных то ли как детские, то ли как гостевые, то ли для знатных родичей. Остальные грелись через продыхи, от нижних топок. Посему князь спустился вниз, направился в трапезную и чуть не лоб в лоб столкнулся с торопящейся Варварой — в простом домотканом платье, сером платке на волосах и длинной овчинной душегрейке.
— Ох, прости господи, Андрей Васильевич! — в последний миг успела увернуться она. — Не ждала тебя здесь увидеть.
— А где же мне еще быть? — Князь развел руками, в одной из которых был косарь, а в другой толстая восковая свеча. — Должен найтись в доме хоть один истопник. Вот и бегаю. Чего холодно-то так везде?!
— Дрова денег стоят, княже. Чего их зря палить, коли не живет никто? Посему и грела через день, токмо чтобы изморозь не пробралась, — отчиталась ключница. — Ты ступай, Андрей Васильевич, отдыхай.
— Тут ныне только снеговику отдыхать впору, — хмыкнул князь. — Сходи лучше о бане распорядись. Печи я уж сам, дурное дело нехитрое.
— Так топится уже банька-то, — улыбнулась Варя. — Я об том первым делом Андрюше наказала.
— Тогда снедью займись. Путь долгий получился, люди устали. Накормить надобно вкусно и сытно. И хмельного чего им налить. Кроме тебя с этим никто не разберется. А с печами я сам. Ступай.
— Как скажешь, Андрей Васильевич, — отступив, низко, в пояс, поклонилась женщина и, громко постукивая деревянными подошвами, ушла на кухню. Князь же, поиграв косарем «мельницу», отправился выполнять взятую на себя обязанность.
Дворец вскоре начал наконец-то согреваться. Первая закладка прогорела. Андрей совершил круг, снова наполняя топки, и не поленился сходить к поленнице, принести свежих дров.
Холопы тоже не скучали: лошадей расседлать и почистить, воды наносить, сена задать, все подворье от снега расчистить. Пока управились — уже и баня поспела. Да и смеркаться начало. Слегка перекусив, добры молодцы отправились мыться, а вернулись уже распаренные, хмельные и полусонные. Сытный ужин в трапезной за княжьим столом стал последним ударом — ребята явственно заклевали носом. Андрей не стал томить заслуживших отдых людей и отправился к себе в покои, предоставив им допивать вино и укладываться, кому где покажется удобным.
Но, поднявшись в светелку, он, к своему удивлению, обнаружил в ней яркую масляную лампу на три фитиля. Печка снова трещала сосновыми поленьями, на открытой крышке бюро лежали три спрятанных в конверты письма. Из опочивальни доносился слабый шум. Даже не задумавшись о своем поступке, просто из въевшейся в плоть и кровь осторожности, Андрей положил руку на рукоять сабли, чуть вытащил клинок, бесшумно скользнул к двери — но увидел всего лишь хлопочущую у постели Варю.
— Я думал, ты в трапезной осталась. — Князь отпустил саблю, снял пояс и повесил его на стену в изголовье.
— И рада бы, да хлопот еще изрядно. В доме ведь вроде и тепло, ан стены, шкафы и постели еще не отогрелись. Простыни, перина, одеяло, какими были, такими и остались. Не класть же тебя на сырые простыни, батюшка. Вот угольницы собрала. — Приказчица приоткрыла край одеяла и показала широкую медную грелку, похожую на две плотно сложенные друг на друга сковородки.
— Какой я тебе «батюшка»? — хмыкнул Андрей. — Уж кто бы так называл.
— Письма до тебя приносили, Андрей Васильевич, — отвернувшись, снова расстелила одеяло приказчица. — Я их там, на стол писчий выложила.
— Ты, никак, обиделась на что-то, Варя? — подступил к ней ближе Андрей. — Голос сухой, как астраханская вобла.
— Не мне, простой холопке, на князя своего обиду держать… — с невероятным смирением ответила та.
— Холопке, — вскинул брови князь. — Нечто и надпись закупная есть? А я и запамятовал!
Андрей шагнул вперед, норовя сгрести женщину, но та вывернулась, отскочила:
— Не тронь! И думать не смей! Я тут одна уже полгода, ровно тать в порубе, сижу, каждую копейку тебе считаю, каждое полено берегу, а ты зараз меня в том же и попрекаешь! И дом тебе холодный, и двор не чищен! А кому чистить? Нечто не ведаешь, что серебра от тебя уж не помню, когда получала? Нечто не ведаешь, что княгиня холопов всех и дворню в имение отозвала?
Андрей только рассмеялся:
— Вижу, вижу. Послушание холопье со всех щелей так и прет.
— А что? Неправду сказываю? — несколько сбавила тон Варвара.
— Правду, правду, — признал Андрей, уходя обратно в светелку, к бюро. — И забрали, и берегли на всем, на чем могли. Два года последних, Варя, словно обиделся Господь на нас всех. И весна поздняя выходила, и дожди все лето хлестали, и заморозки ранние. Хлеба, почитай, не уродилось вовсе. Токмо репу и гречиху собрать получилось. И в лесах ягода вся погнила и грибов почти не выросло. Тут не то что прибытка — с голоду не опухнуть, и то счастье. У нас в княжестве хорошо хоть озер много. Смердам рыбу ловить позволили невозбранно. Что в Ладоге, что на лесных малых протоках. Тем и продержались до сей зимы. У отца же таковой отдушины нет, ему и холопов своих кормить нечем оказалось, ко мне всех отослал. Крепостные людишки голодают, оброка нет. Кто бессемейный — так в бега ударились. Прочие пухнут, кору и лебеду жрут, нового урожая дожидаясь. Еще и мор в Лисьином случился… Теперь, похоже, половина удела вовсе непаханой останется. Тут, сама понимаешь, не до дворца столичного. Души бы, что под моей рукой оказались, не сгубить, и то хорошо. Большего и не надо. Еще и нынешний год столь же ненастным станет. Но теперь я хоть упредил, чтобы рожь не сеяли. Только репу да брюкву. Она летних заморозков не боится, с ней погреба по крышу забьем. Не сладко, да хоть не голодно.