— Ты говоришь, недели… Так сколько я здесь уже лежу? Какой нынче день, месяц?
— Да уж август месяц, сэр. Двадцать второе число.
— Август? — Томас уставился в тревожном изумлении. — Значит… я тут уже считай что два месяца?
Монах кивнул.
— И первые четыре недели я сомневался, останетесь ли вы в живых, несмотря на ваше прочное английское телосложение. Считайте, что полмесяца мы сбивали ваш жар. И лишь несколько дней назад я понял, что вы идете на поправку. Хотя и после нее вам предстоит жить с последствиями ваших ранений.
— Ты мне скажи, что там с осадой? — нетерпеливо перебил Томас.
Монах поджал губы.
— Турки обложили нас со всех сторон. Ночами палят в самое сердце Биргу, женщин и детей поубивали сотни. Мы по-прежнему удерживаем все бастионы и стену, хотя уже с трудом. У Великого магистра осталось меньше трети людей, с которыми он начинал. Все меньше еды и воды, неважно и с настроением. Был слух, что в конце июля здесь высадится дон Гарсия со своей армией, но, видать, ничего из этого не вышло. И что ни день, то вражеские пушки продолжают ровнять наши стены. Каждый раз, когда образуется новая брешь, турки бросаются на приступ, а мы их отбрасываем. — Монах, помолчав, с недоумением покачал головой. — И откуда в них столько злости, чтоб из раза в раз вот так на нас бросаться? Чего только они не перепробовали! Перетащили даже галеры, что поменьше, через вершину Шиберраса и попытались высадиться на Сенглеа. Правда, на берегу их всех порубили в куски, а суда им поразбивали наши пушки. Остальные, кого не изрубили и не постреляли, все как есть пошли ко дну. Тонули сотнями… Справедливости ради надо сказать, что боевой дух у них тоже подвыдохся. Пленные говорят, Мустафа-паше все труднее поднимать своих людей в атаку. В лагере у них хворь и голод. Скоро, боюсь, мертвые на этом Богом забытом камне превысят число живых. — Монах, прикрыв глаза, с усталым вздохом потер себе подбородок, а затем выдавил улыбку. — Ну да ладно, Бог с ней, с осадой. Вам отдыхать надо.
— Да какой тут отдых… И кстати, что там насчет моих ран? Когда я снова смогу сражаться?
— Сражаться? — Монах будто бы опешил.
По спине пробежал холодок. Томас рискнул попробовать сесть — чуть-чуть, лишь бы оглядеть себя, — но от слабости и боли повалился обратно, зашипев от досады.
— Скажи мне, — ухватил он нетвердой рукой руку монаха.
Монах с печальным вздохом принялся излагать:
— У вас обширные ожоги по левой ноге и бедру, а также на левой руке, правой части шеи и лица. Плюс ранение в ногу. Правый глаз у вас опален и, судя по всему, видит не ахти. Я прав?
— Так, пятнами, — досадливо ответил Томас.
— Чего я и боялся. — Монах указал Томасу на левый бок. — Кожа и мышечная ткань у вас сильно повреждены, и их выздоровление займет много месяцев. Руку и ногу вам будет постоянно поджимать, и сгибаться они будут уже не с такой легкостью, как прежде, — может статься, и не до конца. И будут побаливать. Сказать по правде, сэр Томас, вы свое отвоевали. И хотя Великий магистр испытывает нехватку в людях и пополняет свои ряды мальчишками, стариками и всеми, кто вообще способен держать оружие, хочу вам сказать, что эта осада в любом случае закончится прежде, чем вы в ней сможете как-нибудь пригодиться.
— Принеси мне зеркало, — потребовал Томас негромко.
— Не сейчас. Вам нужен отдых. А потом я принесу вам похлебки с хлебом.
— К черту похлебку. Зеркало мне. Сейчас же.
Монах помолчал-помолчал, а затем со вздохом кивнул:
— Как пожелаете, сэр Томас. В таком случае минуту…
Он встал и направился на выход. Пока его не было, Томас с зубовным скрежетом подался на койке так, что плечи оказались на валике, а голова прилегала к стене за кроватью. Секунду он превозмогал боль в боку. Монах возвратился с небольшим квадратным зеркалом из полированной стали и подал его Томасу.
— Ну вот. Хотя то, что вы увидите, может вам не понравиться.
Томас не без труда поднял зеркало перед лицом и вперился в свое отражение. Начиная от середины лица кожа глянцевито набрякла, все равно что мрамор с красно-лиловыми прожилками. Вокруг правого глаза она отекла и побагровела, зрачок был залит кровью, а хрусталик сделался странно белесым. Зеркало Томас слегка повернул, и взгляду предстали реденькие пучки волос и сморщенное, пожухшее ухо. Такова была его голова сбоку. Еще раз повернув зеркало, рыцарь откинул простыню и осмотрел левую часть туловища и ногу, потрясенно видя, насколько там изуродована плоть. Сглотнув, Томас вернул зеркало и снова прикрылся.
— Она видела меня таким? — произнес он тихо.
— Первые две недели вы выглядели гораздо хуже. — Монах жестом указал ему на голову. — Шрамы останутся, но краснота пройдет. Волосы тоже в основном отрастут, хотя кое-где останутся проплешины. Так что отныне обет беспорочности чресл вам будет соблюдать в каком-то смысле проще. — Он улыбнулся, всем своим видом давая понять, что шутит, хотя шутка вышла довольно резкая.
Томас отвернулся к боковой стене.
— Устал я. В самом деле, надо вздремнуть.
— Да, разумеется, сэр Томас. Мне послать уведомление леди Марии, что вы очнулись?
— Не надо, — поспешно ответил тот. — Пускай тоже отдохнет.
— Хорошо. Тогда еду я принесу позднее, когда вы выспитесь.
Слышно было, как монах, шаркая сандалиями, удаляется. Черт бы тебя побрал, доброхот в рясе… Сквозь плотно зажмуренные веки сочились слезы отчаяния. Всё, прощай, мужская жизнь. Увиденное в зеркале вызывало неприятие, отвращение. Как так — больше не держать в руке меча, не выезжать на охоту, распрощаться со многими вещами, составляющими саму суть мужского времяпрепровождения? Хуже того, если османы все же поднатужатся и возьмут Биргу, то его и других беспомощных, неспособных постоять за себя просто засекут на месте, забьют как свиней.
Наконец, Томас впал в тревожную дремоту и проснулся затем около полудня, судя по углу струящегося в окно света. Пошевелившись и открыв глаза, он увидел, что у койки на табурете сидит Ричард. Сидит, уронив голову на грудь; подбородок зарос густой щетиной, волосы заскорузли от пыли и пота, вокруг глаз темные круги усталости. Дублет грязный, порванный в нескольких местах, а руки и лицо в царапинах от порезов и ссадин.
Томас протянул левую руку, которую при этом опять неприятно зажгло, и нежно коснулся щеки сына. Ричард сердито встрепенулся, словно отгоняя какое-нибудь назойливое насекомое; Томас невольно улыбнулся этому мимическому жесту и опустил руку.
— Ричард…
При упоминании его имени глаза юноши, все еще сонные, машинально раскрылись; он зашевелился, а его губы приоткрылись в приветливой улыбке.
— Наконец-то вы опять с нами.
— Ты в этом сомневался?
— Я — нет, — со смешком сказал Ричард. — Не то что тот монах. Он был уверен, что мы расходуем силы понапрасну, а вас надо всего лишь соборовать. Я ему сказал, что прослужил под вашим началом достаточно долго и знаю: вы так просто не сдаетесь.