Выслушав все это, Томас поджал губы.

— Если все действительно так худо, то нам не выстоять.

— Не согласен, — категорически возразил ла Валетт. — Помощь от дона Гарсии непременно придет. Мой добрый друг Ромегас намеренно сгущает краски, затушевывая наши возможности. Положение, безусловно, сложное, но ведь это лишь половина целостной картины. Нам известно, что во вражьем стане царят голод и хворь, а боевой дух теплится кое-как из-за тяжелых потерь, понесенных с начала осады. А теперь меняется еще и погода, с приходом дождей становясь для врага все более невыносимой. Еще немного, и Мустафа-паша, не выдержав нашего упорства, будет вынужден уйти с острова, иначе осень погубит его окончательно. — Ла Валетт проницательно сузил глаза. — На месте врага я бы все силы бросил на один последний штурм, поставив на карту решительно всё.

— Почему же? — спросил Ромегас.

— А потому что иначе, если к себе в Стамбул он вернется ни с чем, его хозяин султан не явит к нему своей милости. И Мустафа сделает все, чтобы голова у него осталась на плечах. Так что считаю, что Мустафа-паша ударит по нам всей своей мощью, причем очень скоро. — Ла Валетт оглядел своих советников, которых оставалось всего двое. — И когда турки нагрянут, натиск их будет отчаянным. От нас же потребуется предельная стойкость и отвага. Мы должны будем оказаться тверже их, иначе они не пощадят в Биргу никого: ни стариков, ни женщин, ни детей.

— Можно поступить следующим образом, — негромко произнес Ромегас. — За нами Сент-Анджело. Его мы можем удерживать, даже оставив Биргу. Я предлагаю, сир, все оставшиеся силы отвести в форт. Там мы можем держаться целый месяц, а то и дольше, пока не прибудет или дон Гарсия со своей армией, или, если на то пошло, осень.

— А как же мирные жители? — поднял голову Томас. — Их-то в форт не уместить. Или вы хотите оставить их османам? — Он обернулся к Великому магистру, а у самого в голове стоял облик Марии. — Сир, мы не можем так поступить.

— Не можем, но, вероятно, придется, — упорствовал Ромегас. — Иначе как мы растянем запас провианта? Люди и так уже голодают. Через пару недель у солдат уже не останется сил сражаться. Форт же укреплен значительно лучше, чем город и его стены. Так что такой шаг считаю вполне оправданным. Быть может, сир, это единственный шанс спасти наш Орден.

— Спасти ценой нашей репутации, — отозвался Томас. — Оставив мирных христиан на расправу сарацинам, мы тем самым навсегда покроем себя бесславием. Ведь пощады от османов никому не будет — лишь поголовная резня.

— Это война, сэр Томас, — холодно усмехнулся Ромегас. — Война, которую мы с Великим магистром ведем и вели все годы, что служили Ордену. И выживание Ордена должно ставиться превыше всего.

— Я-то думал, выше всего ставится противоборство магометанству, — возразил Томас.

— Покуда мы живы, пока у нас есть силы, мы всегда будем мечом, вонзенным в бок врагу, — припечатал Ромегас. — А для этого мы должны быть готовы идти на жертвы. Ради большего блага.

По лицу Великого магистра было видно, как нелегко ему определиться с решением.

— Это так, — тяжелым голосом откликнулся он на слова Ромегаса. — Удерживать Сент-Анджело куда проще, чем удерживать Биргу. Там и впрямь можно пересидеть осаду… Однако слова сэра Томаса тоже справедливы. Нельзя забывать, что Орден как раз и был создан для защиты праведных и безвинных. Тех, кому нужна помощь. — Он тягостно вздохнул и, помолчав, сказал: — Думаю, я уже знаю, как надо поступить. Да, уверен в этом.

Ромегас взглянул на Томаса с торжествующей улыбкой: его взяла.

— Оно и к лучшему, сир. Да будет так.

— Вы меня не так поняли, — пояснил ла Валетт. — Отступления в форт не будет. Поскольку я уже распорядился взорвать подъемный мост.

Глава 42

Вечерний сумрак озарился розовато-снежным блеском гигантской вспышки, от яркости которой Томас невольно прищурил свой единственный зрячий глаз. Под стать дымно-пламенному смерчу оказался и разнесшийся по Биргу грохот разрыва, от которого заложило даже привычные к пальбе уши. Полыхающие обломки моста, лениво кувыркаясь в высоте, вначале медленно, а затем с нарастающим разгоном устремились к земле и пали в граде искр, простучав по крышам ближних строений или с шипением загасившись в рукотворном канале между фортом и городом.

Великий магистр, его советники и старшие офицеры смотрели на это зрелище в дружном молчании.

— Ну вот и все, мессиры, — сказал ла Валетт непринужденно. — Пути к отступлению у нас теперь нет. Это наше послание, адресованное как сарацинам, так и горожанам. С Божьей помощью Биргу мы отстоим. Ну а если не получится, то поляжем на здешних развалинах. Грядет последнее испытание. — Обернувшись, он оглядел занятые неприятелем высоты вокруг города. — Нынче утром был захвачен в плен турецкий офицер. Он выдал, что армия Мустафа-паши готовится к последнему решающему броску. Теперь понятно, почему последние восемь дней враг ни разу не ходил на приступ, а лишь обстреливал то, что оставалось от городских стен. Штурм начнется завтра, с первым светом.

Ла Валетт повременил, давая своим словам отложиться в восприятии.

— Если атака захлебнется, то, по всей видимости, Мустафа-паша в дальнейшем уже не сможет поднять своих людей на бой, и мы, скорее всего, выдержим осаду. Предлагаю сегодня хорошенько отдохнуть и быть на своих постах за час до рассвета. — Своих приверженцев он оглядел с мрачноватой решимостью. — Для высокопарных речей я слишком утомлен. А потому скажу всего несколько слов. Сарацин мы били в лучших традициях нашего Ордена. Для меня было честью командовать и сражаться вместе с вами и теми, кто пал, защищая святую веру. Все вы герои. Никто не мог бы совершить большего во имя чести и славы. Если нам завтра суждено погибнуть — что ж, быть посему. Наш венец мучеников вдохновит все остальное христианство восстать на богоотступников. Смерть наша будет отмщена. Ну а коли останемся в живых, то слава о нас зажжет сердца еще многих грядущих поколений. Все, кто прослышит о наших великих деяниях, замрет и вознесется мыслью, и с преисполненным гордости сердцем скажет: «Вот, вотон, зенит христианской славы за всю долгую нашу историю!» — Обойдя свое офицерство, ла Валетт поочередно, с чувством, пожал каждому руку. — Да пребудет с вами Господь. Если я кому-то понадоблюсь, ищите меня в соборе за молитвой.

На этом он повернулся и быстрым шагом пошел в разбомбленное ядрами сердце Биргу.

Томас смотрел ла Валетту вслед, впервые улавливая в этом несгибаемом человеке перемены. Все те последние месяцы, что давили на защитников тяжким грузом, лишь один ла Валетт, казалось, черпал в своем противлении врагу силу и яростную решимость. Но вот дал себя знать возраст: прогнулись под веригами лет плечи, и впервые за все время Великий магистр предстал взору тощим, хрупким и больным, чего в принципе несложно ожидать от человека, которому за семьдесят.