— У меня такое ощущение, будто ты внезапно вернулся ко мне из очень долгого и опасного путешествия.
— Мне просто захотелось совершить с тобой речную прогулку, — усмехнулся он. — Разве есть где-нибудь в мире место прекраснее, чем эта река? Разве может быть что-нибудь лучше летнего вечера в Англии? И где еще найдется лучшее общество для такого чудесного вечера?
— Для меня самое лучшее общество — это ты, и я очень рада, что сейчас ты со мной.
Он улыбнулся, и взгляд у него был веселый, теплый. В эти минуты он, казалось, стал на несколько лет моложе того, прежнего Генриха, охваченного лихорадочной тревогой и с нетерпением ждущего очередного гонца из Фландрии.
— Я бы хотел поделиться с тобой кое-какими планами, — сказал он.
— Хорошими?
— Очень. Я решил, что пора провозгласить нашего Генри герцогом Йоркским. Ему ведь уже четыре.
— Ему еще нет четырех, — поправила я его.
— Ну, почти четыре. Давно пора иметь свой титул.
Я ждала продолжения; улыбка медленно сползала с моего лица. Я достаточно хорошо знала своего мужа и догадывалась, каким будет это продолжение.
— Я сделаю его своим наместником в Ирландии.
— В три с половиной года?
— Ему почти четыре. Не тревожься! Ему не нужно будет никуда ехать или что-нибудь делать. Я назначу сэра Эдварда Пойнингза его заместителем и пошлю его в Ирландию со значительным войском.
— Зачем же с войском?
— Чтобы быть полностью уверенным, что ирландцы примут правление Генри. Чтобы закрепить имя нашего сына в Ирландии.
Я отвела взгляд от возбужденного лица Генриха и стала смотреть на зеленые берега, где от взмахов весел наших гребцов шелестели зеленые тростники. Черный кулик-сорока предупреждающе закричал своим пронзительным голосом, и я едва успела заметить, как крупный птенец с таким же блестящим черно-белым оперением, как у его родителей, присел в гнезде, когда мы проплывали мимо.
— Ты не честь нашему маленькому сыну оказываешь, — тихо сказала я, — ты его используешь.
— Это необходимо, чтобы все они — в Малине, в Антверпене, во Фландрии, в Лондоне и в Ирландии — поняли, что никакого герцога Йоркского у них нет. А у нас он есть, и его имя Генрих, герцог Йоркский. И он станет наместником в Ирландии, и ирландцы будут преклонять пред ним колено, и я отрублю голову всякому, кто упомянет какого-нибудь другого герцога Йоркского!
— Ты по-прежнему имеешь в виду «этого мальчишку»? — спокойно спросила я, и мне показалось, что все краски этого чудесного золотого вечера вдруг поблекли, словно полиняли. Радость отворачивалась от нас, точно роза от прямых жгучих лучей солнца.
— Они называют этого мальчишку Ричардом, герцогом Йоркским! Ну, ничего! Мы им покажем, что у нас есть свой герцог Йоркский, Генрих. И его право на трон куда основательней!
— Мне не нравится, что нашего мальчика используют для предъявления каких-то именных прав, — осторожно сказала я.
— Это имя принадлежит ему по праву, — стоял на своем Генрих. — Он — второй сын короля Англии, а значит, он — герцог Йоркский. И он, конечно же, должен заявить свои права на этот титул и никому другому не позволять им пользоваться. Мы докажем всему миру, что у нас есть эти права. На свете может быть только один герцог Йоркский, и это — Генрих Тюдор.
— А мы не докажем всему миру, что боимся, как бы этот титул не использовал кто-то другой? — спросила я. — Зачем делать Гарри герцогом прямо сейчас? Ведь он еще толком из младенческого возраста не вышел! Не будет ли это выглядеть так, словно мы пытаемся предъявить свои права на некое имя и некий титул, которыми уже кто-то пользуется? Не станем ли мы из-за этого выглядеть слабее своего противника, а не сильнее его?
Последовало холодное молчание, и когда я повернулась, чтобы посмотреть на мужа, то была попросту потрясена его видом: Генрих страшно побледнел и весь дрожал от сдерживаемого бешенства. Видимо, своими язвительными словами я вновь спустила с цепи его яростный гнев.
— Поворачивай назад! — обернувшись через плечо, проревел он рулевому. На меня он больше внимания не обращал. — Поворачивай и высади меня на берег! С меня довольно! Я устал, меня уже тошнит от этой прогулки!
— Генри…
— И от всех вас меня тоже тошнит! — с горечью бросил он.
Две недели праздновали превращение нашего маленького Гарри в герцога Йоркского, и в течение всех двух недель малыш ел непривычные кушанья, сидя за общим столом во время пиршеств; одевали его как маленького короля; а спать он ложился слишком поздно, когда уже буквально падал от усталости, и потом долго плакал, потому что никак не мог уснуть, и утром просыпался страшно возбужденный, а потом вся эта круговерть начиналась снова.
Даже мне, весьма критически относившейся к присвоению Гарри титула герцога Йоркского, было заметно, что мальчик наслаждается своим новым положением, что он прямо-таки расцветает от похвал и славословий. Мой младший сын всегда отличался буйным нравом и невероятным тщеславием; для него не было ничего лучше, чем быть в центре всеобщего внимания. А тут вдруг все стали им восхищаться и хвалить за успехи в учебе, за силу и красоту, и маленький Гарри буквально расцветал, точно красная роза Ланкастеров, под ливнем этих похвал.
Артур, который всегда был более тихим, серьезным и сдержанным, чем его буйный братишка и шумливая сестренка Маргарет, сидел рядом со мной во время большой торжественной мессы и молча слушал, как Томас Лэнгтон, епископ Винчестера, помогает архиепископу наставлять Гарри как герцога Йоркского. Но за обедом, когда Генрих поставил своего младшего сына на стол, чтобы каждый мог его видеть, Артур все же не выдержал и тихонько сказал мне:
— Надеюсь, петь Гарри все же не будет. Хотя ему ужасно хотелось спеть для всех.
Я засмеялась и заверила сына:
— Нет, петь я ему не позволю. Хотя голосок у него действительно чудесный…
Договорить я не успела: маленькая Маргарет, страшно возмущенная тем, что ее брату уделяется так много внимания, не выдержала, сползла со стула, подобралась к отцу и стала дергать его за плащ. Нянька в ужасе бросилась за ней и, низко кланяясь королю, попросила у него прощения. Однако все это происходило на людях, в обеденном зале, мы праздновали присвоение нашему сыну титула герцога Йоркского и просто обязаны были всячески демонстрировать собственную уверенность и величие. Разве король может показать всем, что при залпах орудийного салюта у него сердце в пятки уходит, а при малейшем раздражении он, смертельно побледнев, мгновенно впадает в бешенство? Нет, Генрих вел себя именно так, как и должен был вести себя на людях король. Этот «праздничный» Генрих не возражал, даже если его дети позволяли себе отвратительные выходки, сползали на пол, дергали его за плащ. Этот Генрих отлично понимал, что ему делать, если он хочет всегда выглядеть королем. Я сама его этому научила. Вот и сейчас он от души расхохотался, словно выходка Маргарет его действительно позабавила, подхватил девочку на руки и поставил ее рядом с братишкой, и она принялась приветственно махать ручкой и кланяться направо и налево. Затем он поманил к себе няньку, державшую на руках малышку Элизабет, и велел ей поднять девочку повыше, чтобы каждый мог видеть всех наших троих младших детей.