А главное – зеленые глаза, что-то в них такое, от чего хотелось встречаться взглядом то и дело.
Будь рядом мать, валиде или Ибрагим, они заметили бы интерес старшего брата к сестре, а так некому. От Хуррем Мустафа держался подальше, а султан на такие мелочи, как переглядывание своих детей, внимания не обращал.
Мустафе самому хватило ума поторопиться в Манису.
Когда пришел к отцу прощаться (больше не с кем), застал там Михримах. Отец с дочерью отчаянно спорили о достоинствах одних шпор перед другими. Мелькнула мысль: она что, верхом ездит по-мужски со шпорами? Глянул снисходительно, а Михримах вдруг протянула старшему брату пару шпор:
– Мустафа, ну, скажи, какие по-твоему лучше?
Положение глупое, ввязываться в разговор с девушкой, да еще и младшей сестрой о шпорах ниже его достоинства да и непривычно, но отец смотрел насмешливо:
– Мустафа, какие тебе больше нравятся?
Чуть растерявшись, взял в руки, повертел, показал те, что подошли бы лично ему:
– Мне лучше вот эти.
– Я же говорила! Я говорила!
И объяснять не стоит, что выбрал те же, что и Михримах. Почему-то появилось раздражение, сестра так свободно общалась с отцом, как не могли себе позволить взрослые. Было ясно, что эти двое очень дружны, султан позволяет любимице многое и прощает тоже.
Зеленые глаза, казалось, рассыпали по комнате солнечные зайчики. Султан смеялся снисходительно и радостно. Они счастливы здесь… без него, Мустафы, счастливы… Почему-то стало горько, словно обнаружил, что не нужен, лишний, показалось, что только и ждут его отъезда.
С трудом сообразил, что отец о чем-то спрашивает.
– Повелитель, я уезжаю в Манису по вашему высочайшему распоряжению. Пришел проститься.
Сулейман перестал улыбаться, чуть раздраженно поморщился:
– Хорошо. Инш Аллах! Доброй дороги, Мустафа.
Что-то говорили еще, султан давал наставления, которые Мустафа не слушал, правда, отвечая и видно толково. Внутри билась мысль, что они вместе, а он отдельно. А еще любопытно сверкала зелеными глазами сестрица. Вздохнула:
– Как жаль, что я не мужчина, а женщина… Я бы ходила в походы и правила провинциями.
Султан рассмеялся.
Эти зеленые солнечные зайчики и звонкий, словно серебряный голосок, преследовали Мустафу долго, почти до самой Манисы. Но чем дальше отъезжал от Стамбула, тем сильней захлестывала обида за то, что они вместе, а он один.
Следующие дни пути это чувство росло, превращаясь почти в презрение. Кто они, эти ублюдки Хуррем? Никто! Даже Мехмед, даже эта зеленоглазая ведьма Михримах!
Околдовала? Не иначе, недаром про ее мать твердят, что та околдовала, опоила каким-то зельем султана. А султан слаб, поддался. Разве можно поддаваться женским чарам? Нет, женщины существуют, чтобы доставлять мужчине удовольствие на ложе, а не подчинять его своей власти. Он никогда не позволит ничьим глазам обрести власть над его сердцем и разумом, не унизится перед женщиной, даже самой красивой, не то что перед этой низкорослой ведьмой с зелеными глазами!
Чем дальше от Стамбула и ближе к Манисе, тем тверже становилось его решение отделить себя от детей Хуррем непробиваемой стеной. Ему не нужны ни братья, ни сестра. Отец попал под ведьмины чары? С Мустафой такого не случится, а султан не вечен, придет и его срок освобождать трон. Вот тогда и посмотрим…
Что посмотрим, не знал сам, но понимал, что-то касается зеленых глаз с искорками смешинок в них. Понимая, что просто так забыть их не сможет, злился:
– Девчонка ведь! Двенадцатый год только, а какая сила…
В Манису приехал странный, словно не в себе. Махидевран состояние сына уловила:
– Что случилось, Мустафа? С Повелителем не поссорился?
– Нет.
– А с братьями и сестрой как?
Тогда он произнес то, что определило его отношение к детям Роксоланы навсегда.
– Их нет.
– Как нет?! – рухнула на подушки Махидевран.
– Для меня они не существуют.
И впрямь не существовали, ни воспоминанием, ни единым словом больше не упомянул братьев и сестру. Не стало их для Мустафы, а после казни Ибрагима для него в Стамбуле и вовсе оставались только султан, время которого неумолимо двигалось к концу, и янычары, готовые внести своего любимца в Тронный Зал на руках или щитах.
Странная судьба была у его матери Махидевран. Вроде почти сбылась мечта – стала она матерью наследника, даже уехала с сыном, чтобы помочь править провинцией, но в Стамбуле оставалась ее ненавистная противница Хуррем со своими сыновьями, имевшая возможность влиять на решения султана, во всяком случае, шептать ему в уши противные Мустафе слова. А валиде была больна и уже не столь влиятельна, верно говорят: ночной соловей громче других птиц поет. Оставалась надежда на Ибрагима-пашу.
Но валиде Хафса сумела сделать любимому внуку последний подарок – настоять на его переводе в Манису. Так думали все, так думал и сам Мустафа. Махидевран никому не рассказала, что этому решению помогла ненавистная соперница Хуррем. Как не рассказала о своем обещании ничего не предпринимать против этой роксоланки и ее детей и постараться удержать сына от жестокости по отношению к братьям, когда тот станет султаном.
Махидевран тогда возвращалась из Стамбула, полная надежд на будущее, готовая помочь сыну во всем, в том числе и преодолеть свою неприязнь к братьям-соперникам.
Там, пока беседовала с мудрым Яхья-эфенди, молочным братом султана, все казалось простым и ясным. Закон Фатиха и не закон вовсе, а всего лишь рекомендация, если Мустафа не применит его, то и дети Хуррем не станут противиться его власти. Так советовал Яхья-эфенди, так они решили с Хуррем. В Стамбуле все казалось простым и ясным, но чем дальше уезжала от столицы Махидевран, тем лучше понимала, что ничего этого ей не удастся.
Не удастся не потому что Мустафа кровожаден и не любит братьев, не потому, что она сама рвется к власти валиде, а потому, что они не одни в этом мире.
Но когда из Стамбула вернулся сам Мустафа и объявил, что больше не признает никакого родства с Хуррем и ее детьми, в душе Махидевран что-то сжалось и отпустило. Сын сам решил все, она не будет мешать. Даже не пыталась узнать, что же там произошло, приняла как есть – Мустафа не считает сыновей Хуррем братьями, это его право.
Благословенная Маниса…
Здесь Махидевран было так хорошо, когда они с Сулейманом, еще шехзаде Сулейманом, любили друг дружку, когда зачали Мустафу, родился красивый малыш, ее солнышко, ее надежда, ее счастье…
Махидевран любила розы, и для нее Сулейман разбил большой розарий, ныне старые кусты разрослись, их плохо постригали, многие пора менять. И дворец за последние годы обветшал, нужно подновить краску, кое-что переделать…