— Но сердце мое отвернулось от нее, — заверила миссис Уотсон. — У нас состоялся один очень… тяжелый разговор в начале следующего года. До меня дошел слух, что она считает визиты адмирала Кодрингтона в мой дом слишком частыми и намекает на чрезмерно близкие отношения между нами. И я открыто подняла этот вопрос; я напомнила ей, что моя дружба с адмиралом развилась с ее полного одобрения и для ее же пользы. Она обвинила меня в том, что якобы я исподволь оказываю влияние на ее дочерей, пытаюсь узурпировать ее права матери и жены!
Да, эту ссору Хелен помнила и позволила себе слегка усмехнуться.
— Я попросила ее в письменном виде опровергнуть эти слухи, — сказала миссис Уотсон, — но она заявила, что честная женщина не нуждается в доказательстве своей порядочности! И когда я деликатно намекнула ей на ее собственную подмоченную репутацию, она стала кричать как безумная: «Пошлите за моим мужем! Можете выдать ему мою тайну и навсегда погубить меня!» Затем она бросилась мне в ноги и умоляла извинить ее. Я откинула ей волосы с лица и сказала: «О, Хелен, дорогая, так-то ты воздаешь мне за всю мою любовь к тебе?»
Наглость этой женщины ошеломила Хелен: в каждом предложении были ловко перемешаны отдельные факты и откровенная ложь! Она описывала их бывшие действительно дружескими отношения, осложненные взаимными претензиями, но так, словно вспоминает их в горячечном бреду. И вдруг Хелен догадалась: «Отношения со мной — единственное волнующее событие за всю ее жизнь!»
Боувил торопливо скрипел пером. Затем внимательно прочитал свои записи.
— Так написала ли ответчица то письмо, о котором вы ее просили, — письмо, в котором она отрицает, что намеревалась обвинить вас и своего мужа в неподобающе близких отношениях?
— Да, написала, — самодовольно сообщила миссис Уотсон, — и, чтобы восстановить мое доброе имя, перед отъездом я показала его некоторым своим знакомым.
— Миссис Уотсон, мой следующий вопрос очень важен! — Он устремил на нее строгий взгляд. — До вашего с супругом отъезда с Мальты в июле 1862 года говорили ли вы что-либо адмиралу Кодрингтону о тайнах его жены?
— Нет, не говорила.
— А позднее, в письмах? Ни намека, чтобы насторожить его?
«Ну, смелее, придумай какую-нибудь сцену, в которой ты играешь роль мудрой сивиллы!» — мысленно подтолкнула ее Хелен. Если бы она позволила себе хотя бы малейший намек, то он станет виновным в снисходительном отношении к изменам своей супруги…
— Ни разу, ни словом не обмолвилась!
Увы, она далеко не глупа.
На скулах престарелой женщины неожиданно вспыхнули пятна.
— Кое-кто может поставить это молчание мне в вину, хотя я знаю, что адмирал этого не сделает, — сказала она и благодарно кивнула Гарри. — Я рассматривала свое молчание как жертву на алтарь умершей дружбы. Мною руководило женское сочувствие.
Пока Боувил поблагодарил свидетельницу и объяснил, что ей придется остаться на месте для перекрестного допроса, Хелен вспомнила то, о чем весь день старалась не думать: «И мои дети в руках у этой гнусной твари!»
Хелен взглянула на барристера Хокинса. Он о чем-то оживленно перешептывался с Фью. Затем поднялся, выпрямился во весь свой рост и по-кошачьи вкрадчиво подошел к свидетельнице.
— Итак, миссис Уотсон, — начал Хокинс, — с того момента, как ответчица перестала сопровождать истца на проповеди вашего супруга, он был вынужден в одиночестве посещать ваш дом по воскресным дням. Я должен спросить вас: позволял ли он себе когда-либо какие-либо вольности по отношению к вам и говорил ли какие-либо вещи, неподобающие вашему положению замужней дамы?
Глубокий вдох.
— Никогда!
Вскочил Боувил:
— Ваша честь! Не позволяет ли себе мой ученый друг вкладывать в этот вопрос свои предположения?
— Только в связи с контробвинением, — мягко объяснил Хокинс, — где говорится, что истец пренебрегал обществом своей супруги ради жены другого человека.
— Формулировка неопределенная, — возразил Боувил, — и рассчитана на то, чтобы подвергнуть сомнению безупречную репутацию этой почтенной леди.
Хелен улыбнулась.
— Я готов опустить этот момент, если он воспринимается как оскорбление, и продолжать допрос, — согласился Хокинс. — Хотя, должен признаться, даже не знаю, с чего начать после столь невероятных показаний этой безупречной леди.
Эмили Уотсон приняла вид оскорбленной невинности.
— Взять хотя бы один пример. Этот переулок за вашим домом на Мальте, мадам… там находятся какие-либо дома? — спросил Хокинс.
— Да.
— И там все время бывают прохожие?
— Этого я не знаю.
— У меня вызывает недоумение, как могли два человека совершить вышеупомянутый акт в восемь часов вечера в этом переулке, чтобы им никто не помешал?
Легкое пожатие плечами.
— Я повторила слово в слово то, что сказала мне моя подруга — бывшая подруга.
Хокинс обернулся к присяжным.
— К сожалению, джентльмены, моя клиентка лишена права заявить, что заявление миссис Уотсон является чистой ложью. — Он возвысил голос. — Эта безупречная леди поведала нам о диалоге, который происходил наедине между ней и ответчицей — о так называемом признании, — прекрасно зная, что ответчице не дано права выступать в суде.
Судья Уайлд кивнул и громко прокашлялся.
— И это лишь одно из отрицательных последствий параграфа английского закона, запрещающего разводящимся сторонам давать показания, — параграфа, который я надеюсь однажды увидеть аннулированным.
— Мы все на это надеемся, милорд, — с широкой улыбкой произнес Хокинс. Затем заглянул в свои записи, и лицо его снова приобрело суровое выражение. — Вы утверждаете, что в начале 1862 года «ваше сердце отвернулось» от ответчицы, поскольку к тому времени вы полагали, что ее связь с лейтенантом Милдмеем продолжается. Однако я располагаю письмом, датированным 15 июня, то есть спустя полгода после предполагаемого признания ответчицы. Это ваш почерк?
Она неловко водрузила на нос очки и всмотрелась в строчки.
— Полагаю, мой.
— В таком случае я зачитаю суду отрывок из него:
«Моя дорогая Хелен!
Сожалею, что вызвала твое неудовольствие тем, что позавчера ушла, не дождавшись, когда ты ко мне спустишься. Поскольку обычно мне позволяется заходить в твою комнату в любое время дня, то, что ты занята туалетом, показалось мне недостаточно веской причиной отказа повидаться со мной. Но довольно об этом; жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на пустые ссоры; а настоящие друзья встречаются слишком редко, чтобы ими разбрасываться. Пусть это будет лишь апрельским дождиком, и пусть снова воссияет солнце.
Всегда преданная и любящая,
твоя Эмили Уотсон».