— Да, но живую! Они называют это знаком надежды на новую эру в ассенизации.
Уильям саркастически улыбнулся.
— Кстати, можешь это забрать. — Он протянул брату конверт с черной печатью.
Странно, но Гарри почему-то не хочется его брать, однако он положил его в карман.
— В какой-то момент я был почти уверен, что Хокинс потребует, чтобы его вскрыли.
— К счастью, все произошло так, как и предсказывал Боувил: ни один адвокат не рискнет потребовать, чтобы в суде зачитали документ, в содержании которого он не уверен.
Гарри испытывал невыносимую усталость и опустошение.
— Ты думаешь, стоило затевать всю эту историю?
— Пока сложно сказать, — ответил его брат, поглаживая серебристую бороду. — Завтра об этом расскажут все газеты, а это может выманить Фейтфул из ее убежища как раз вовремя, чтобы она успела дать показания.
Но Гарри в это не верилось. В каком бы уголке Европы ни скрывалась Фидо, на каком бы корабле ни направлялась в Филадельфию или в Шанхай, она казалась такой же далекой и нереальной, как персонаж какой-то сказки.
— По меньшей мере, — уверенно продолжал Уильям, — это скомпрометирует ее не меньше, чем Хелен. Вполне вероятно, что присяжные уже решили не верить ни одному ее слову!
Возвращаясь в судебный зал, Гарри ожидал застать выступление Хокинса, в котором он представляет ситуацию с точки зрения ответчицы. Но оба адвоката стояли перед ложей присяжных и что-то серьезно обсуждали.
— Что случилось? — прошептал Гарри на ухо Бёрду.
Солиситор пребывал в страшном возмущении.
— У них хватает наглости просить отложить заседание.
— Отложить?
— Да, на несколько недель. Под явно надуманным предлогом, будто в нашем первоначальном заявлении не упоминается один из фактов измены, имевшей место в переулке за домом Уотсонов! Хокинс заявляет, что он не может опровергнуть этот факт, пока не отправит своего агента в Валлетту.
— Но что может изменить еще один факт измены?
— Разумеется, ничего, но закон смотрит на это иначе, — с досадой сказал Бёрд. — Адвокат противной стороны утверждает, что от этого зависит, достойна ли доверия наша свидетельница.
— Тогда, может, нам изъять это конкретное обвинение?
— Это уже не в наших силах; ведь мы, собственно, ничего не знаем об этой истории с признанием.
Гарри мысленно проклинал миссис Уотсон.
Судья Уайлд прокашлялся и обратился к суду:
— Принимая во внимание, что отсрочка вызовет еще больше волнений и потребует с обеих сторон дополнительных расходов, предлагаю консультантам истца рассмотреть возможность отказа от обвинения ответчицы в интимной связи с лейтенантом Милдмеем и удовлетвориться обвинением против нее и соответчика полковника Андерсона.
В зале оживление и разговоры.
— Ну как? — тихо спросил Гарри Бёрда. — Мне кажется, у нас и так достаточно доказательств против этих двоих, особенно в связи с посещением отеля «Гросвенор»…
— И отказаться от большей части показаний миссис Николс и полностью от показаний миссис Уотсон? — Возмущенный тон Бёрда призван продемонстрировать Гарри, что он ничего не понимает в юриспруденции. — Ни в коем случае! — Адвокат кивнул Боувилу, и тот обернулся к судье.
— Что ж, — торжественно провозгласил судья Уайлд. — Иной раз жернова справедливости должны вращаться медленно, чтобы молоть тщательнее. У меня нет иного выхода, как перенести рассмотрение этого дела на две недели и возобновить его двадцать третьего октября.
У Гарри закружилась голова. Он надеялся, что этот кошмар закончится через три-четыре дня, перестрелка прекратится, и судно направится в мирную гавань.
Публика расходилась, и Бёрд фамильярно положил руку на плечо Гарри, отчего тот внутренне сжался.
— Не расстраивайтесь, адмирал. За время отсрочки наши показания глубже проникнут в сознание присяжных, и я не сомневаюсь, что наши агенты на Мальте выяснят еще какие-либо компрометирующие факты. К тому же вся эта шумиха на самом деле вовсе не из-за того, что было или не было в том переулке.
— Что это значит?
Бёрд постучал пальцем по своему крупному носу.
— Как вы не понимаете? Для них это только предлог. Хокинс и Фью отчаянно нуждаются во времени, чтобы обнаружить пропавшую свидетельницу, особенно после того, как мы предъявили наше запечатанное письмо. И сейчас, когда обе стороны направят своих агентов прочесывать морские порты в поисках мисс Фейтфул, есть шансы, что она наконец найдется.
Если наши женщины, которых мы до сих пор считаем в некотором смысле предназначенными для семейной жизни, начинают выходить на улицу, как шумные скандалисты в жестокой толпе, то ради этой свободы, под которой они понимают право на самоутверждение, грубые высказывания и грубое поведение, им следует отказаться от права на уважение и защиту.
Монтегю Куксон. [66]
Священный пол.
«Сатердей ревю», 13 мая 1871 г.
Мисс Беннет сидела у гаснущего огня в камине. Нужно бы позвонить горничной, чтобы она принесла угля, — несмотря на середину октября, погода очень холодная, — но она не решалась.
Она здесь уже полторы недели. (Ей не хватило смелости уехать во Францию или в Италию; она знала, что с таким же успехом может затеряться в скромном районе Пимлико.) Уже полторы недели, как она жила в полном одиночестве, целыми днями сидела у камина, слушая свое хриплое дыхание в угнетающей тишине комнаты. Ей казалось, что горничная что-то подозревает. Только сегодня утром она вспомнила, что носовые платки помечены ее монограммой: почему это у мисс Беннет на платке вышиты инициалы Э. Ф.? В любой момент может появиться домовладелица и потребовать у нее объяснений. Почему приличная женщина снимает комнату под вымышленным именем?
Фидо позаимствовала это имя из романа «Гордость и предубеждение», хотя нисколько не похожа на этих очаровательных девушек с ожидающим их блестящим будущим. Ну, может, какое сходство у нее есть с той героиней романа, имя которой вылетело у нее из памяти, что подолгу играла на пианино, заставляя гостей зевать.
Никогда еще ей не снились такие страшные сны. Этой ночью во сне она стояла у типографского станка и набирала текст так быстро, что руки так и мелькали, укладывая буквы в строчки. Потом она почувствовала какой-то рывок; опустила глаза и увидела, что одна из оборок ее пышного белого платья попала в механизм пресса «Уорфедейл». Медленно, но неуклонно Фидо затягивало все ближе к алчным барабанам машины. И вот она уже в недрах пресса, где ее сплющивает, как лист бумаги, и покрывает словами, набранными красной краской. Странно, что ее пугали и заставляли беззвучно кричать не страх и не боль, а неспособность прочесть эти слова.