— Дело дойдет до суда не раньше января, самое раннее — в октябре, — слышу я слова Морриса.
В «Алисе» описывается суд, где Билл-ящерка пишет пальцем, а когда Алиса бьет ногой по столу, за которым сидят присяжные, она случайно опрокидывает его вниз головой, ха-ха-ха.
— А сколько времени он проведет в тюрьме? — спрашивает Ма.
Она имеет в виду Старого Ника.
— Ну, прокурор Федерального судебного округа говорила мне, что надеется засадить его лет на двадцать пять или даже пожизненно, а для федеральных преступлений помилования не бывает, — отвечает Моррис. — Его обвиняют в похищении в сексуальных целях, лишении жертвы свободы, многочисленных случаях изнасилования, оскорблении действием… — Он считает на пальцах, а не в голове.
Ма кивает:
— А как насчет ребенка?
— Джека?
— Нет, первого. Можно ли считать, что он убил его?
Я никогда не слышал о первом ребенке.
Моррис кривит губы:
— Нет, если ребенок родился живым.
— Это была девочка.
О ком это она?
— Девочка родилась живой, прошу прощения, — говорит Моррис. — Мы можем надеяться только на обвинение в преступной халатности, может быть, даже в недосмотре…
Они пытались изгнать Алису из зала суда. Из-за того, что она была высотой более мили. Есть еще очень странный стишок:
И если нам придется с ней
Участвовать в том деле,
Он верит, мы отпустим их
Немедля на свободу.
Я не замечаю, как появляется Норин, которая спрашивает, будем ли мы ужинать в столовой или у себя в комнате.
Я несу все свои игрушки в большом пакете. Ма не знает, что их шесть, а не пять. Некоторые люди машут нам руками, когда мы входим в столовую, и я машу им в ответ, подражая девочке без волос на голове и с татуировкой по всей шее. Я отношусь к людям доброжелательно, если только они не прикасаются ко мне.
Женщина в фартуке говорит, что она слышала, будто я ходил гулять. Не знаю, как она могла это услышать?
— Тебе понравилось?
— Нет, — отвечаю я, — то есть нет, спасибо.
Я учусь другим манерам. Когда попадается что-нибудь невкусное, вроде дикого риса, который очень жесткий, как будто его совсем не варили, надо говорить: «Это интересно». Высморкав нос, я должен сложить платок, чтобы никто не увидел мои сопли, потому что это тайна. Если я хочу, чтобы Ма выслушала меня, а не кого-нибудь другого, я должен сказать: «Простите». Но иногда я повторяю «Простите, простите» до бесконечности, а когда Ма, наконец, обращает на меня внимание, я уже не помню, что хотел сказать.
Сняв после ужина маски, мы лежим в постели в пижамах, и я сосу мамину грудь. Я вспоминаю ее разговор с адвокатом и спрашиваю:
— А кто был первым ребенком?
Ма, не понимая, смотрит на меня.
— Ты говорила Моррису, что была девочка, которая убила кого-то.
Ма качает головой:
— Наоборот, это ее убили, ну, вроде того. — Ее лицо повернуто в другую сторону.
— Это я ее убил?
— Нет, ты ничего такого не делал, это было за год до твоего рождения, — отвечает Ма. — Помнишь, я рассказывала тебе, что, когда ты появился на свет, я подумала, что это девочка?
— Да, помню.
— Ну, вот ее я и имела в виду.
Теперь я уже совсем ничего не понимаю.
— Я думала, что она пыталась стать тобой. Но шнур… — Ма закрывает лицо руками.
— Шнур от жалюзи? — Я смотрю на него, но за полосками жалюзи видна только темнота.
— Нет, нет, шнур, который соединяется с пупком ребенка, помнишь, я тебе рассказывала?
— Ты перерезала его ножницами, и я освободился.
Ма кивает.
— Но когда родилась девочка, он обвился вокруг нее, и она задохнулась.
— Мне эта история совсем не нравится.
Ма нажимает на свои веки.
— Дай мне закончить.
— Я не…
— А он стоял рядом и смотрел. — Ма почти кричит. — Он понятия не имел о том, что надо делать, когда рождаются дети. Он даже не потрудился залезть в «Гугл» и посмотреть. Я чувствовала ее головку, всю в слизи, я тужилась и тужилась и кричала ему: «Помоги же мне, я не могу…» — а он просто стоял и смотрел.
Я жду продолжения.
— И она осталась в твоем животе? Эта девочка?
Ма какое-то время молчит.
— Она родилась совсем синей.
Синей?
— И так и не открыла глаз.
— Надо было попросить Старого Ника принести ей таблетки в воскресенье.
Ма качает головой:
— Шнур обмотался вокруг ее шеи.
— А она была связана с тобой?
— Пока он не перерезал этот шнур.
— И тогда она стала свободной?
На одеяло капают слезы. Ма кивает и молча плачет.
— Теперь твой рассказ закончен?
— Прости. — Глаза у нее закрыты, но слезы все равно текут. — Он унес ее и зарыл под кустом на заднем дворе. То есть ее тельце, я хочу сказать.
Она родилась синей.
— А ее душа вернулась на небеса.
— Для того чтобы ее можно было снова использовать?
Ма слабо улыбается:
— Мне хочется думать, что это так.
— Почему тебе хочется так думать?
— Может быть, на самом деле это был ты, и на следующий год ты предпринял вторую попытку и спустился с неба уже как мальчик.
— Нет, на этот раз родился именно я. Я не возвращался с небес.
— Ни в коем случае, Джек. — Из глаз Ма снова текут слезы, и она вытирает их. — Но когда ты должен был родиться, я уже не пустила в комнату Старого Ника.
— Почему?
— Я услышала, как открывается дверь, и заорала: «Убирайся!»
Я уверен, что это привело его в ярость.
— Я была готова и хотела, чтобы на этот раз были только мы с тобой.
— А какого цвета был я?
— Ярко-розового.
— И я открыл глаза?
— Ты родился с открытыми глазами.
Я громко зеваю.
— Давай теперь спать.
— Да-да, — отвечает Ма.
Ночью я падаю на пол, банг. Из носа у меня сильно течет, но я не умею сморкаться в темноте.
— Эта кровать слишком мала для двоих, — говорит мне утром Ма. — Тебе будет удобнее спать в своей кровати.