— Мы иногда брали для малыша напрокат парочку-другую грез. Настоящих, старинных.
Уэйл кивнул и опять обратился к мальчику:
— А они тебе нравятся, Томми?
— Чепухи в них много.
— Ты ведь для себя придумываешь куда лучше, правда?
Ухмылка, расползшаяся по ребячьей рожице, смягчила неестественность прилизанных волос и чисто вымытых щек и носа.
Уэйл мягко продолжал:
— А ты не хочешь помечтать для меня?
— Да не-ет, — смущенно ответил Томми.
— Это же не трудно, это совсем легко… Джо!
Дули отодвинул ширму и подкатил к ним грезограф.
Мальчик в недоумении уставился на аппарат.
Уэйл взял шлем и поднес его к лицу мальчика.
— Ты знаешь, что это такое?
— Нет, — попятившись, ответил Томми.
— Это мысленница. Мы называем ее так потому, что люди в нее думают. Надень ее на голову и думай, о чем хочешь.
— И что тогда будет?
— Ничего не будет. Это даже довольно приятно.
— Нет, — сказал Томми. — Лучше не надо.
Его мать поспешно нагнулась к нему.
— Это не больно, Томми. Делай, что тебе говорят, — истолковать ее тон было нетрудно.
Томми весь напрягся, и секунду казалось, что он вот-вот заплачет. Уэйл надел на него мысленницу.
Сделал он это очень бережно и осторожно и с полминуты молчал, давая мальчику время убедиться, что ничего страшного не произошло, и свыкнуться с ласкающим прикосновением фибрилл к швам его черепа (сквозь кожу они проникали совершенно безболезненно), а главное, с легким жужжанием меняющегося вихревого поля.
Наконец он сказал:
— А теперь ты для нас подумаешь?
— О чем? — из-под шлема были видны только нос и рот мальчика.
— О чем хочешь. Ну, скажем, уроки в школе окончились, и ты можешь делать все, что пожелаешь.
Мальчик немного подумал, а потом возбужденно спросил:
— Можно мне полетать на стратолете?
— Конечно! Сколько угодно. Значит, ты летишь на стратолете. Вот он стартует. — Уэйл сделал незаметный знак, и Дули включил замораживатель.
Сеанс продолжался только пять минут, а потом Дули проводил мальчика и его мать в приемную. Томми был несколько растерян, но в остальном перенесенное испытание никак на него не подействовало.
Когда они вышли, Уэйл повернулся к отцу семейства.
— Так вот, мистер Слуцкий, если проба окажется удачной, мы готовы выплачивать вам пятьсот долларов ежегодно, пока Томми не кончит школу. Взамен мы попросим только о следующем: чтобы он каждую неделю проводил один час в нашем специальном училище.
— Мне надо будет подписать какую-нибудь бумагу? — хриплым голосом спросил Слуцкий.
— Разумеется. Ведь это деловое соглашение, мистер Слуцкий.
— Уж и не знаю, что вам ответить. Я слыхал, что мечтателя отыскать не так-то просто.
— Безусловно, безусловно. Но ведь ваш сын, мистер Слуцкий, еще не мечтатель. И не известно, станет ли он мечтателем. Пятьсот долларов в год для нас — ставка в лотерее. А для вас они верный выигрыш. Когда Томми окончит школу, может оказаться, что он вовсе не мечтатель, но вы на этом ничего не потеряете. Наоборот, получите примерно четыре тысячи долларов. Ну, а если он все-таки станет мечтателем, он будет неплохо зарабатывать, и уж тогда вы будете в полном выигрыше.
— Ему же надо будет пройти специальное обучение?
— Само собой разумеется, и оно крайне сложной Но об этом мы поговорим, когда он кончит школу. Тогда в течение двух лет мы его окончательно вытренируем. Положитесь на меня, мистер Слуцкий.
— А вы гарантируете это специальное обучение?
Уэйл, который уже пододвинул контракт к Слуцкому и протягивал ему ручку колпачком вперед, усмехнулся, положил ручку и сказал:
— Нет, не гарантируем. Это невозможно, так как мы не знаем, действительно ли у него есть талант. Однако ежегодные пятьсот долларов останутся у вас.
Слуцкий подумал и покачал головой.
— Я вам честно скажу, мистер Уэйл… Когда ваш агент договорился, что мы придем к вам, я позвонил в «Сны наяву». Они сказали, что у них обучение гарантируется.
Уэйл вздохнул.
— Мистер Слуцкий, не в моих правилах критиковать конкурента. Если они сказали, что гарантируют обучение, значит, они это условие выполнят, однако никакое обучение не сделает из вашего сына мечтателя, если у него нет настоящего таланта. А подвергнуть обыкновенного мальчика специальной тренировке — значит погубить его. Мечтателя из него сделать невозможно, даю вам слово. Но и нормальным человеком он тоже не останется. Не рискуйте так судьбой вашего сына. Компания «Грезы» будет с вами совершенно откровенна. Если он может стать мечтателем, мы сделаем его мечтателем. Если же нет, мы вернем его вам таким, каким он пришел к нам, и скажем: «Пусть он приобретет какую-нибудь обычную специальность». При этом здоровью вашего сына ничто не угрожает, и в конечном счете так будет лучше для него. Послушайте меня, мистер Слуцкий, — у меня есть сыновья, дочери, внуки, и я знаю, о чем говорю, — так вот: я и за миллион долларов не позволил бы моему ребенку начать грезить, если бы он не был к этому подготовлен. И за миллион!
Слуцкий вытер рот ладонью и потянулся за ручкой.
— Что тут сказано-то?
— Это просто расписка. Мы выплачиваем вам немедленно сто долларов наличными. Без каких-либо обязательств для обеих сторон. Мы рассмотрим мечты мальчика. Если нам покажется, что у него есть задатки, мы дадим вам знать и приготовим контракт на пятьсот долларов в год. Положитесь на меня, мистер Слуцкий, и не беспокойтесь. Вы не пожалеете.
Слуцкий подписал.
Оставшись один, Уэйл надел на голову размораживатель и внимательно впитал мечты мальчика. Эта была типичная детская фантазия. «Я» находилось в кабине управления, представлявшей собой смесь образов, почерпнутых из приключенческих кинокниг, которыми еще пользовались те, у кого не было времени, желания или денег, чтобы заменить их цилиндриками грез.
Когда мистер Уэйл снял размораживатель, он увидел перед собой Дули.
— Ну, как он, по-вашему, мистер Уэйл? — спросил Дули с любопытством и гордостью первооткрывателя.
— Может быть, из него и выйдет толк, Джо. Может быть. У него есть обертоны, а для десятилетнего мальчишки, не знающего даже самых элементарных приемов, это уже немало. Когда самолет пробивался через облака, возникло совершенно четкое ощущение подушек. И пахло крахмальными простынями — забавная деталь. Им стоит заняться, Джо.