Нет, у него нет иного выхода, кроме любви такой Мари, может быть, это несчастье, но несчастье наименьшее. По правде сказать, он совсем не сопротивлялся. Он тотчас же на это согласился. Слишком скоро, по мнению Терезы. Как дорого было бы ей его сопротивление! Но нет, он без всякого видимого усилия обещал остаться верным Мари, с невероятной покорностью. Уже уходя, на пороге, он подтвердил ей свое обещание. Какое выражение он употребил? Тереза силится его вспомнить, но сразу ей это не удается. Однако она уверена, что припомнит его слова, так как они ее поразили тогда. «Он сказал… Ах! Да! Он сказал (и это проще, менее торжественно, чем мне казалось), он сказал: «Пока я буду жив…»
В сущности, в этих словах нет ничего особенного. Почему же они поразили ее так сильно, что и сейчас она могла найти их запечатлевшимися глубоко в ее памяти? Ей казалось, что она вновь слышит его голос: это «Пока я буду жив…» было сказано с определенным выражением… Конечно, когда его уже не будет в живых… Довольно глупо было уходить сейчас же после такой фразы… Он произнес эти слова, желая лишь придать больше силы своему обещанию. Они означали, что только смерть может освободить его от взятого им на себя обязательства.
«Нет! — со стоном вырвалось у Терезы. — Нет! Нет!» Она протестовала против пришедшей ей в голову мысли, мысли, которую она гнала от себя, против нелепого, зародившегося в ней страха, против пока еще неясной тревоги, которая — Тереза в этом уверена — возрастет, захватит, овладеет ею. Нет, в этой короткой фразе не заключалось угрозы; эти простые четыре слова не имели никакого другого значения: их следовало понимать только в прямом смысле: пока я буду жив… Ну да! Конечно, пока он жив. Мари не будет покинута. Пока он жив, Тереза может быть спокойна за судьбу Мари… Ах! Неужели ей придется всю ночь продумать над этим пока я буду жив, на все лады перетолковывая эти слова?
Тереза пыталась успокоиться: «В худшем случае, если в словах его скрывалась угроза, достаточно будет сегодня утром написать, чтобы он не считал себя связанным обещанием… Или же нет: я сама пойду поговорю с ним».
Тереза встала и, дрожа от холода, открыла окно, распахнула ставни. Шел дождь. Свет занимающейся зари медленно скользил по крышам. В тишине пустынной улицы раздавались чьи-то шаги, подобно шагам Жоржа накануне вечером… Ах, отчего не побежала она за ним! Сейчас еще слишком рано вставать, идти в отель. Ее примут за сумасшедшую. Раньше восьми часов туда нечего и показываться. Еще два часа ждать. Набросив халат, Тереза прошла в гостиную, которая при свете люстры неожиданно предстала перед ней в том виде, в каком Жорж оставил ее. Взглянув на кресло, на котором он стоял на коленях, Тереза закрыла глаза, и ей показалось, что в запахе застоявшегося в комнате табачного дыма она различает запах дешевого бриллиантина. Нет, она не станет открывать ни окна, ни ставней, чтобы вдыхать этот запах до тех пор, пока он не исчезнет. Она боялась чем-либо нарушить царивший в комнате беспорядок, свидетельствовавший о том, что Жорж жив. В камине тлел огонь, у которого он грел ноги. Он жив. Ничто не потеряно, и жизнь Терезы может еще сложиться так, как у всякой другой. Она могла бы стоять здесь в эту же минуту, на этом же месте, но, встав с постели с предосторожностью, боясь его разбудить; через приоткрытую дверь она прислушивалась бы к его дыханию. Но она захотела его потерять, она безвозвратно его потеряла. Когда сейчас в отеле она вновь увидит его, не в ее власти будет воссоздать мираж; никогда уже не будет она для него той женщиной, без которой, как ему несколько дней казалось, он не мог бы жить. Теперь он знал ее, знал подлинную Терезу… И она заранее представляла себе взгляд, которым он встретит ее сейчас, когда она войдет в его комнату… Ах! Лишь бы то был взгляд живого человека! Важно только, чтобы он был жив! Что это она подумала? Что это осмелилась она подумать? Какое безумие! Нет, больше Тереза ему не поддастся.
Настежь распахнув окно, она села в кресло, где несколько часов назад стоял на коленях Жорж, и, укутавшись в одеяло, положила босые ноги на низенький пуф. Теперь это пока я буду жив показалось ей совсем безобидным, и ее удивляло, как могла она в этих словах уловить хотя бы малейший намек на угрозу. Ворвавшийся вместе с дождем порыв ветра развеял по столу пепел от папиросы.
Терезу разбудила Анна, не спросившая ее ни о чем.
— Я не могла спать лежа, — робко сказала Тереза.
Лицо служанки оставалось бесстрастным. Какое Терезе, собственно говоря, дело до этой девушки! Уже девять часов. Может быть, Жорж куда-нибудь ушел; пожалуй, даже лучше не встречаться с ним. На стук в дверь его комнаты она не получит ответа; тогда она на минуту откроет дверь, чтобы увидеть неубранную кровать. Или же она оставит на столе письмо, которым напомнит Жоржу, что он не должен считать себя чем-то связанным, что он свободен. Она пишет это письмо, затем поспешно одевается, она чувствует себя разбитой, но знает, что может побороть свою слабость. Она еще успеет умереть от усталости; сперва нужно убедиться в том, что Жорж жив. Она дает шоферу адрес отеля «Шмен де фер де л'Уест». Скоро она успокоится; тем не менее она старается вообразить худшее, чтобы быть уверенной, что это худшее не случится. Она представляет себе, что в отеле тревога. «Вы хотите видеть месье Фило? Но разве вы не знаете, что сегодня ночью?.. Соседи слышали глухой выстрел… Они не поняли, что это могло быть…» Она отчетливо слышит, как управляющая говорит: «Да, родные предупреждены… Не хотите ли посмотреть на него? Он не изменился». Или же ей скажут: «Он ушел в семь часов; как всегда, поздоровался с нами. И в голову не могло прийти, что потом его к нам привезут…» Тереза качает головой, вздыхает. Теперь она может быть спокойна, того, что она только что так ясно себе представила, в действительности не существует, ведь она совершенно не обладает даром предвидения, а жизнь всегда сулит нам неожиданности.
В отеле, казалось, все было спокойно. Окно Жоржа было закрыто, ставни открыты. Никого ни в коридоре, ни на лестнице. Она быстро поднялась на четвертый этаж: дорого обойдется ей эта поспешность. Кто-то напевает за дверью. Он напевает… Нет, это в соседней комнате. Но ей кажется, что она слышит его дыхание, она стучит, прислушивается, стучит еще раз. В комнате — никого, постель не смята, спертый воздух сутки не проветривавшегося помещения; обычный запах всех второразрядных гостиниц, запах давно не сменявшегося постельного белья, заношенного платья. Тереза закрывает дверь. Зачем приходить в отчаяние? Он ушел с раннего утра, уже успели убрать его комнату, стоит только справиться в конторе… Впрочем, что странного в таком исчезновении, если ей и сообщат, что он не приходил со вчерашнего вечера?
Сидя на постели, грудью наклонившись вперед, она рассматривала рисунок ковра из линолеума; здесь, в этой комнате, жил Жорж, здесь он страдал, по этому коврику каждое утро ступали его босые ноги. На ночном столике лекции права, отпечатанные на гектографе. Над кроватью вырезанная из кинематографического журнала фотография круглолицей девушки. Потом опять она же в купальном костюме. Какую роль играют киноартистки в жизни всех этих юношей… Это те женщины, которыми они обладают лишь на картинках… Тереза выпрямилась: у стены, как черная мишень, поставленная на ребро граммофонная пластинка. На этажерке дешевые книжки. (С каким презрением воскликнул он накануне вечером: «Книги!») И вдруг ей бросилась в глаза — на столе, на самом видном месте — четвертушка белой бумаги. Тереза дрожащими руками поднесла ее к глазам: тщательный, четкий почерк, однако она лишь с трудом его разобрала: «Я безрезультатно прождал тебя сегодня утром в «Des deux magots». Здесь мне сказали, что ты не возвращался со вчерашнего вечера, ах ты… Как только вернешься, приходи ко мне в «Capoulade», я буду там до двух часов». Тереза поняла: это от Монду… Бесполезно справляться в конторе: совершенно очевидно, Жорж провел ночь вне дома. Но Монду это, казалось, совсем не удивило. Она глубоко вздохнула. Да, Монду находит это вполне естественным. Жорж появится с минуты на минуту. Она подождет… «Будто это так легко!..» — вздохнула она.