Дальгрен принялся кружить вокруг Мэтью, выискивая очередную возможность. Спина его была обращена к открытой двери кабинета Чепела. Он делал обеими рапирами обманные движения, ожидая, чтобы Мэтью среагировал. Штанина Мэтью пропитывалась кровью, он пятился, боясь, что его сила проживет недолго, и он вместе с нею.
Дальгрен подпрыгнул приставным шагом к Мэтью, скрестив рапиры, но тут кто-то с черным распухшим лицом вылетел из дверей у него за спиной, охватил его за плечи в мучительной мольбе.
Граф стал отбиваться от обезумевшей мисс Ле-Клер, и Мэтью увидел свой шанс. Сделав корпус тонким, как учил его Грейтхауз, он сделал выпад, как только мог, хотя одна ляжка ощущалась как дыня. Дальгрен, даже вырываясь из лап Чарити Ле-Клер, небрежно отбил клинок в строну. Лезвия зазвенели, мисс Ле-Клер завопила, как ошпаренная кошка. Мэтью наносил удары высоко и низко, снова высоко и снова низко, и хотя всегда его рапира встречала рапиру противника, Дальгрен не мог ни сменить позицию, ни атаковать с повисшим на нем грузом. Потом он отбросил один клинок и схватил женщину. С криком, который мог быть прусским ругательством, он пронзил ее насквозь, равнодушно столкнул сапогом с рапиры и успел отбить следующий удар Мэтью. Мисс Ле-Клер пошатнулась, упала на Мэтью, который как раз наносил удар наотмашь по голове Дальгрена — клинок выбило у него из руки, и он сверкнул в воздухе, а леди рухнула сперва на колени, потом ткнулась в пол остатками былой красоты.
Лицо Дальгрена свела судорога, на сюртуке выступила кровь. Стремясь прикончить противника, он налетел на Мэтью не с холодной логикой фехтовальщика, а с яростью дикого зверя. Лезвие мелькнуло у ребер Мэтью, он ушел от зловещего острия, схватил Дальгрена за руку, держащую оружие, и вогнал кулак ему в лицо. Изо рта брызнула кровь, и противники сцепились в рукопашной. Прямо перед собой Мэтью увидел зеленые глаза, подсвеченные красным пламенем, снова вогнал кулак в рот Дальгрену, рассек ему верхнюю губу и сам получил сокрушительный удар в левый висок рукоятью рапиры.
В этой беспорядочной и отчаянной драке, когда колени у Мэтью грозили подломиться и он цеплялся за руку противника из последних сил, свободная рука Дальгрена полезла под жилет, и Мэтью понял.
Рука не успела выйти обратно, как Мэтью ударил Дальгрена апперкотом в подбородок. Голова графа мотнулась назад, но Мэтью достался очередной удар рукоятью рапиры. Красным туманом заволокло глаза, он полетел через стол, увлекая за собой серебро джентльмена в хаосе гремящих тарелок, блюд и суповых мисок. Он лежал на полу среди обломков, руки зажаты под ним, и когда он сел — в голове звенели колокола и рычали звери, — Дальгрен обходил стол, шатаясь, занося рапиру для смертельного удара. Изо рта стекала кровавая слюна.
Мэтью встал. Толкнул стул навстречу пруссаку, тот отбил его ногой. Мэтью бросился навстречу как раз под выпад рапиры — она проткнула сюртук, но не тело, к счастью. Снова он ухватил противника за руку с оружием, снова пошла драка лицом к лицу. Мэтью молотил Дальгрена по голове, тот пытался нанести удар рукоятью рапиры и вцепиться в лицо Мэтью другой рукой. Они перевалились через стол и покатились по полу.
Сражаясь за свою жизнь, Мэтью все время помнил одно.
То, что говорил Хадсон Грейтхауз.
«Наступит время, и ты скрестишь оружие с негодяем, который постарается всадить тебе в брюхо короткий клинок. Когда ты увидишь этого негодяя, ты его узнаешь».
Мэтью узнал.
Левая рука Дальгрена ушла под жилет. Мэтью схватил ее за запястье, но удар рукоятью рапиры затмил ему зрение. Где рука Дальгрена? Мэтью охватила паника. Где…
Внезапно рука появилась, и у нее было шесть пальцев — шестой из смертельной и острой стали.
С мощным выдохом, с дьявольской силой граф вогнал свой спрятанный кинжал прямо в живот Мэтью.
Очень громкий сухой треск. И ничего больше.
Дальгрен вскрикнул, как женщина, упал на спину, кинжал повис в сломанной руке и выпал. Рапира тоже звякнула об пол. Глаза графа вылезали из орбит от болевого шока, но вылезли, наверное, еще больше, когда Мэтью вытащил из-под собственного жилета серебряный фруктовый поднос — размером с открытую ладонь. Он сунул его туда для защиты от удара кинжала, который Грейтхауз с мудростью опыта научил его предвидеть.
Одно можно сказать о Дальгрене, подумал Мэтью. Этот человек умел держать большой палец в замке.
Дальгрен тряс головой, мокрые светлые пряди торчали, как рога. Мэтью воспользовался случаем и вмазал подносом ему в лицо. Когда Дальгрен отступил на несколько шагов, пошатнулся, прижимая к груди сломанную руку, Мэтью повторил удар. И третий раз, и пруссак налетел на винного цвета шторы, свисающие над дверями в сад, но этот гренадер не мог позволить себе упасть. Тогда Мэтью бросил поднос обратно в груду серебра, откуда взял, сорвал портьеры с крючьев и обмотал ими голову противника. Потом, медленно и осторожно от боли, но вполне целеустремленно, с трудом поднял стул и от всей души влепил графу Антону Маннергейму Дальгрену последний удар, от которого фехтовальщик, высадив двери, перевалился с террасы в бассейн с золотыми рыбками, беспорядочно дергаясь в своих пеленах.
Мэтью рухнул на колени.
Наверное, все-таки не очень много прошло времени, пока он снова смог двигаться, потому что хотя смятение перед домом стихло, еще раздавались кое-где крики и иногда проклятия. Мэтью подполз к Чарити Ле-Клер и по стонам определил, что она еще жива, и если она проживет достаточно долго, то свое назначение в мире ей наверняка придется пересмотреть.
Он встал, на нетвердых ногах прошел через весь коридор.
В дверях валялся Лоуренс Эванс с огромным чернеющим кровоподтеком посреди лба. Нос тоже был разбит в лепешку, на полу возле его правой руки лежал нож. Неподалеку, прижимая руку к кровавому пятну на рубашке, сидел Диппен Нэк с белым пластырем на носу и подбитыми глазами — работа кулака Мэтью. Рядом с ним лежала черная дубинка, отдыхая после хорошо сделанной работы.
Мэтью стало понятно, что ему слишком сильно досталось по голове, раз он видит то, чего нет. Проморгавшись, он посмотрел снова.
— Ты на что это уставился, черт тебя побери? — буркнул Диппен Нэк.
Мэтью вышел на солнце, переступив через тело Эванса.
Битва, бушевавшая перед домом, уже закончилась, хотя в воздухе еще висела пыль, поднятая башмаками и копытами. Ясно было, кто победил и кто потерпел поражение. С поднятыми руками стояли юнцы — по крайней мере те, кто не валялся на траве, зажимая свои раны, — и победителями вокруг них, с тесаками, дубинами и шпагами стояли те самые констебли, которых Мэтью считал профессионально непригодными дебилами. Их он насчитал восемь — нет, вот еще двое идут и ведут пятерых юнцов, наставив клинки и мушкеты. Из дюжины лошадей некоторые тревожно фыркали, другие спокойно паслись, безразличные к войнам людей.
Вглядевшись сквозь завесу пыли, Мэтью увидел миниатюрного человечка в канареечно-желтом сюртуке и треуголке. В опущенной руке он держал пистолет, стоя над чьим-то телом.