Издалека, из глубины комнаты, бархатный голос месье Валадье долетал до меня между очень долгими паузами — каждый раз я думала, что он уже кончил говорить.

— Скоро ты совсем перестанешь бояться темноты и больше не придется оставлять тебе на ночь свет.

Мадам Валадье открыла входную дверь. Когда я увидела, что девочка собирается выходить не одевшись, только в юбке и кофточке, я сказала:

— Тебе, наверно, надо надеть пальто…

Ее как будто удивило и одновременно успокоило, что я это сказала, и она повернулась к матери.

— Да-да… Пойди надень пальто.

Она взбежала по лестнице. Мадам Валадье пристально смотрела на меня своими светлыми глазами.

— Благодарю вас, — сказала она. — Я вижу, вы сумеете о ней позаботиться… Мы иногда бываем так рассеянны, мой муж и я…

Она продолжала смотреть на меня так, словно вот-вот заплачет. Однако лицо ее оставалось спокойным и в глазах не было ничего похожего на слезы.

Мы миновали прилегающие дома. Я сказала девочке:

— Наверно, тебе пора возвращаться…

Но она хотела пройтись со мной еще. Я объяснила, что должна ехать на метро.

Чем дольше мы шли по бульвару, тем явственнее я сознавала, что уже ходила когда-то этой дорогой. Деревья Булонского леса, запах прелых листьев и влажной земли мне что-то напоминали. Точно такое же чувство было у меня недавно в комнате девочки. To, что мне хотелось забыть, вернее, о чем я до сих пор старалась не вспоминать, как человек, который боится оглядываться, чтобы не закружилась голова, все это постепенно начинало всплывать, и сейчас я уже готова была взглянуть на это без страха. Мы шли по аллее вдоль Ботанического сада, и девочка взяла меня за руку, чтобы перейти улицу к площади Порт-Майо.

— Ты далеко живешь?

Она спросила так, словно надеялась, что я возьму ее с собой. Мы подходили к метро. Я чувствовала: достаточно одного моего слова, чтобы она пошла за мной, спустилась по лестнице и никогда больше не вернулась к родителям. Я хорошо ее понимала. И даже считала это в порядке вещей.

— А теперь моя очередь тебя проводить.

Ее явно огорчила перспектива возвращения домой. Но я обещала на следующей неделе покатать ее на метро. Мы шли по аллее в обратную сторону. Это было спустя недели две-три после того, как я узнала свою мать в переходе «Шатле». Я представляла себе, как она в своем желтом пальто идет через двор кирпичного дома, на другом конце Парижа. Останавливается на лестнице, на каждой площадке. Несостоявшееся свидание. Что потеряешь, не найдешь. Может быть, лет через двадцать эта девочка, как и я, найдет своих родителей вечером, в час пик, в переходах метро, где висят указатели пересадок.

В одной из застекленных дверей первого этажа, в той комнате, где месье Валадье говорил по телефону, горел свет. Я позвонила, но никто не открывал. Девочка стояла спокойно, словно для нее это была самая обычная ситуация. А еще через несколько минут сказала: «Они ушли», — и улыбнулась, пожав плечами. Я решила взять ее к себе ночевать, и она, судя по всему, угадала мои мысли. «Да… они точно ушли…» Она хотела дать мне понять, что делать тут больше нечего, но я для очистки совести подошла к стеклянной двери и заглянула внутрь. Комната была пуста. Я позвонила еще раз. Наконец кто-то стал отпирать, и, когда через приоткрывшуюся дверь на нас упал свет, лицо девочки выразило жестокое разочарование. Это оказался ее отец. Он стоял в пальто.

— Вы давно тут? — спросил он вежливо и безучастно. — Вы хотите зайти?

Он разговаривал с нами как с гостями, которые неожиданно заявились без приглашения.

Он наклонился к дочери:

— Ну как, хорошо погуляла?

Она не ответила.

— Жена уехала ужинать к друзьям, — сказал он мне, — и я как раз собирался туда же…

Девочка не спешила входить. Она последний раз подняла на меня глаза и сказала: «До завтра» — тревожным голосом, словно сомневалась, что я еще когда-нибудь приду. Месье Валадье туманно улыбнулся. Потом дверь за ними захлопнулась.

Я подождала на другой стороне бульвара, под деревьями. На третьем этаже, в комнате девочки, засветилось окно. Вскоре торопливой походкой вышел месье Валадье. Он сел в черный автомобиль. Она осталась дома одна и легла спать с зажженной лампой. Я подумала, что нам повезло: еще немного, и дверь никто бы не открыл.

...

В воскресенье — в конце той недели, когда я начала гулять с девочкой, или в следующее — я опять отправилась в Венсен. Я решила поехать пораньше, до того как стемнеет. Теперь уже я вышла на станции «Шато-де-Венсен». В это осеннее воскресенье светило солнце, и я, проходя мимо замка, а потом поворачивая на улицу Кавалерийских казарм, снова почувствовала себя в провинциальном городке. Вокруг, кроме меня, не было прохожих, и я слышала за стеной в начале улицы мерное постукивание копыт.

Я стала мечтать о том, что могло бы быть: после долгих-долгих лет странствий я выхожу из поезда на маленькой станции, в Родных Местах. Не помню, в какой книжке мне попалось выражение «родные места». Эти слова означают что-то действительно родное или связанное с массой воспоминаний. В конце концов, в моем детстве тоже была маленькая станция, куда я приехала из Парижа, и на шее у меня висела табличка с моим именем.

Стоило мне увидеть издали кирпичные корпуса, как мечты мгновенно рассеялись. Не было никаких родных мест, а был парижский пригород, где никто меня не ждал.

Я вошла в ворота и постучалась к консьержке.

Она высунулась, приоткрыв дверь. Похоже, она меня узнала, хотя мы говорили с ней всего один раз. Довольно молодая женщина, темноволосая, очень коротко стриженная. На ней был розовый шерстяной халат.

— Я хотела спросить кое-что насчет мадам… Боре…

Я запнулась на фамилии, боясь, что консьержка не поймет, о ком речь. Но на сей раз ей не пришлось справляться по списку жильцов, висевшему на двери.

— С пятого этажа, из подъезда А?

— Да.

Этаж я запомнила хорошо. И с тех пор мне часто представлялось, как она поднимается по ступенькам — все медленнее и медленнее. Однажды даже приснилось, что она падает в пролет, и, проснувшись, я уже не знала, было это самоубийство или несчастный случай. Или это я ее столкнула.

— Кажется, вы заходили на днях…

— Да.

Она улыбалась мне. Похоже, я вызывала у нее доверие.

— Что вам сказать… Она опять в своем репертуаре.

Консьержка произнесла это спокойно, словно от женщины из подъезда А можно ожидать чего угодно.

— Вы ее родственница?

Я побоялась ответить да. И снова навлечь на себя былое проклятие, старую проказу.

— Нет-нет!

Я все-таки успела вовремя отпрянуть от трясины. В последнюю минуту.