Посвящается Акако
* * *
В последнее время Босманс размышлял о своей молодости, о некоторых событиях, историях без продолжения, что резко оборвались, запомнились только лица без имен, мимолетные встречи. Отдельные эпизоды возвращались из далекого прошлого, но коль скоро их ничто не связывало с последующей жизнью, они пребывали в бессрочном настоящем, в неопределенном взвешенном состоянии. Он вечно будет задавать себе вопросы, но так и не найдет ответов. Разрозненные фрагменты не собрать воедино. Он пытался упорядочить их на бумаге, искал хоть одну достоверную деталь: точное число, место действия, фамилию, что пишется неведомо как. Купил блокнот в обложке из черной искусственной кожи и всегда носил его во внутреннем кармане пиджака, чтобы в любую секунду зафиксировать вспышку воспоминания на краю провала памяти. Ему казалось, что он раскладывает бесконечный пасьянс.
Понемногу он восстанавливал ход событий, и его мучили сожаления: зачем он выбрал этот путь, а не иной? Почему позволил раствориться в безвестной толпе даме с необычным лицом, с изящной фигурой, даме в причудливом меховом токе, даме с собачкой на поводке? При мысли о том, что могло произойти, но так и не произошло, у него кружилась голова.
Обрывки воспоминаний относились к той поре, когда мы часто оказываемся на распутье, когда открыто столько дорог, когда выбор еще возможен. Записи множились в блокноте и приводили ему на ум статью о темной материи [1] , написанную им для астрономического журнала. За действительными событиями и знакомыми лицами он ясно различал сгущение темной материи: в нее превратились краткие встречи, пропущенные свидания, потерянные письма, имена и номера телефонов, что остались в потрепанном забытом ежедневнике, а еще все незнакомцы и незнакомки, мимо которых проходишь, даже не заметив их. Темной материи в жизни, как в космосе, гораздо больше, чем плотной, зримой. Она бесконечна. В его блокноте запечатлены лишь отдельные мгновения слабого мерцания посреди глубокой тьмы. Настолько слабого, что приходилось прищуриваться, сосредотачиваясь на поиске яркой отличительной черты и пытаясь восстановить с ее помощью целое, хотя целого нет, есть лишь частицы, лишь звездная пыль. Ему хотелось погрузиться в темную материю и распутать понемногу все оборвавшиеся нити, ну да, вернуться в прошлое и удержать ускользающие тени, побольше узнать о каждой. Но это невозможно. Поэтому оставалось одно: вспомнить их имена. А если получится, и фамилии. К именам они притянутся, словно к магниту. Имена придадут четкость смутным образам, пока что едва-едва различимым. Во сне они привиделись, встретились наяву?
Меровей. Имя это или фамилия? Не стоило долго размышлять о такой малости, хотя бы из боязни, что мерцание совсем угаснет. Удалось записать слово в блокнот, уже хорошо. Меровей. Притворимся, что думаем о чем-нибудь другом, — единственный способ подстеречь воспоминание, не спугнув, — пусть проявится само, без нажима. Меровей.
Босманс неторопливо шел по авеню Опера около семи часов вечера. То ли час тому благоприятствовал, то ли близость бульваров и Товарной биржи… Во всяком случае, теперь он вспомнил лицо Меровея. Ясно увидел молодого человека, светловолосого, кудрявого, в темном жилете. Почему-то Меровей представился ему в одежде посыльного, одним из тех до времени состарившихся мальчиков, что ожидают у дверей ресторанов и в холлах дорогих гостиниц. Его лицо действительно было помятым, увядшим, несмотря на молодость. Казалось бы, голоса забываются навсегда. Однако он восстановил и его металлический звонкий голос, как нельзя лучше подходящий для дерзостей гавроша и колкостей денди. Обрывающийся под конец внезапным дребезжащим старческим смешком.
Босманс увидел их в семь часов вечера, когда закрывались конторы возле Товарной биржи. Многочисленные стайки служащих сливались в плотную толпу, так что на тротуаре не протолкнуться, не выбраться из их потока. Меровей с двумя-тремя коллегами тоже вышел на улицу. Пухлый белокожий юнец не отходил от него ни на шаг, восхищенно и робко ловя каждое слово. Другой, костистый блондин в очках с затемненными стеклами и перстнем-печаткой на пальце, невозмутимо хранил молчание. Самому старшему из них было лет тридцать пять. Босманс вспомнил его даже отчетливее, чем Меровея: зачесанные назад черные волосы и одутловатое, грубое, курносое, какое-то бульдожье лицо. Он никогда не улыбался, держался с подчеркнутой властностью. Босманс не ошибся, угадав в нем начальника. Тот поучал и отчитывал остальных, будто строгий наставник, а они выслушивали его с покорностью и робостью. Даже Меровей только изредка позволял себе непочтительно ответить ему. Кто еще был с ними, Босманс не помнил. Прочие так и остались в тени. Но стоило памяти подсказать два слова: «Веселая компания», — и мгновенно имя «Меровей» вызвало чувство неловкости.
Однажды вечером Босманс, как обычно, поджидал у дверей Маргарет Ле Коз, а Меровей с начальником и блондином в очках вышли раньше нее и направились в его сторону. Ни с того ни с сего начальник обратился к нему с вопросом:
— Хотите, мы вас примем в Веселую Компанию?
Меровей захихикал по-стариковски. Босманс растерялся и молчал. Что еще за Веселая Компания? Начальник пояснил с неизменной суровой серьезностью: «Веселая Компания — это мы», — и Босманс решил было, что он шутит, говоря о весельчаках замогильным голосом. Однако, присмотревшись к этой троице, залитой кровавым закатным светом, он представил себе, как они прохаживаются по бульварам с увесистыми тростями в руках и колотят одиноких прохожих, застав их врасплох. Под леденящий смех Меровея. Поэтому он ответил:
— В Веселую Компанию, благодарю… Но позвольте обдумать ваше предложение…
Они выглядели разочарованными. Хотя он и приятелем-то их не был. Сталкивались вот так случайно раз пять или шесть. Маргарет Ле Коз работала вместе с ними, она их и познакомила. Находясь в подчинении у похожего на бульдога брюнета, Маргарет поневоле была обходительна. В субботу к вечеру на бульваре Капуцинок он снова встретил всех троих: Меровея, начальника и блондина в затемненных очках. Те выходили из гимнастического зала. Меровей настойчиво приглашал его «выпить чего-нибудь и попробовать миндальных пирожных». Так Босманс очутился на другом конце бульвара за столиком кондитерской «Мадам де Севинье». Меровей искренне радовался, что привел друзей именно сюда. С небрежностью завсегдатая подозвал одну из официанток и пронзительно крикнул: «Чаю с пирожными!» Двое других смотрели на него ласково, — Босманс уж никак не ожидал, что начальник, обыкновенно мрачный и строгий, способен на снисходительность.
— Ну что вы решили? Вступите в нашу Веселую Компанию?
Меровей грозно требовал ответа, и Босманс уже подыскивал благовидный предлог, чтобы улизнуть. К примеру, он скажет им, что должен срочно позвонить. А сам уйдет не простившись. Но ведь они коллеги Маргарет Ле Коз. И, поджидая ее, он каждый вечер мог наткнуться на них.