Несмотря на холод, я весь вспотел.
В комнату вошел офицер и закрыл за собой дверь. Он был очень худым и коротко стриженным, все пуговицы были на месте, а ремень блестел так, как если бы был покрытым лаком для ногтей.
Включив компьютер, офицер задал формальные вопросы и приступил к делу.
— А теперь расскажите мне, что произошло, — вкрадчиво произнес он. У него было открытое лицо, трудно было представить, что его сильная сторона — избиение задержанных дубинкой. — Говорите правду, и все будет хорошо, — продолжил он. — Не нужно стыдиться.
— Ну… Я выпивал на пляже.
— Хорошо. — Офицер жестом показал мне остановиться, и занес мой ответ в компьютер.
— Я находился на пляже с бокалом вина и разговаривал со спецназовцем, когда вдруг его товарищи и их подруги начали…
Продолжение подразумевало использование неприличного термина, но офицер, кивнув, сказал, что отредактирует фразу: «Я был свидетелем того, как некоторые мужчины и женщины раздевались».
Пока все достаточно скучно.
— И после того, как я увидел… то, что вы сказали… ну… восемь или десять человек… ну… вы понимаете…
Офицер снова кивнул:
— Они вступили в гетеросексуальные отношения в общественном месте, да?
— Oui, — подтвердил я, и он внес это в протокол.
— И?.. — Он выглядел так, будто я его обнадежил.
— И приехала полиция, — ответил я.
— Да, но мы должны отметить, что вы не являлись участником оргии.
— Да, запишите, пожалуйста, что я не занимаюсь подобными вещами на пляжах с пьяными женщинами. — Я надеялся, что он изложит это на хорошем французском.
— Ясно. — Он напечатал длинное предложение.
— Конечно, кое-что другое я совершал, — сказал я, имея в виду те два нарушения, которые наверняка есть в базе данных, — но оргиями я не занимаюсь.
Он еще немного попечатал и оторвался от клавиатуры с довольным видом:
— Теперь я вам это прочитаю, а вы подпишите.
Когда он начал читать, я чуть не свалился в обморок.
По его версии получалось, что я отдыхал на пляже со своим бойфрендом. Внезапно мы обнаружили, что находящиеся поблизости вступают в гетеросексуальные отношения. Естественно, мы нашли это отвратительным и собирались покинуть пляж, чтобы сообщить об этом в полицию, но тут появились жандармы и арестовали всех присутствующих. Особенно хороша была последняя фраза: «Как высокоморальному гомосексуалу, мне отвратительна сама мысль об одобрении кощунственных актов нарушения общественного порядка, свидетелем которых мне пришлось стать сегодня на пляже».
— Нет, нет, — взмолился я. — Я… как бы это сказать… целиком и полностью за то, чтобы голубые были голубыми. Но я — не один из них.
— Послушайте, mon ami [49] , — прошептал офицер. — Если вы хотите избежать обвинения в нарушении общественной морали, расскажите правду, и для вас все закончится хорошо. Я вам это гарантирую. — Он накрыл мою руку своей. Я бы не удивился, если бы вдруг выяснилось, что он тоже голубой.
— Но…
Oh, Merde, все что угодно, только бы выбраться отсюда, подумал я. Всего-то дел — наврать о своей сексуальной ориентации. К тому же что они могут доказать? Никто ведь не заставит меня в подтверждение моих слов заниматься сексом с парнем. Надеюсь.
— Ладно, — согласился я.
Офицер распечатал листок, и я расписался.
— Подождите минутку. — Он встал, держа в руках мое ложное признание. — Кофе хотите?
— Будьте добры.
С бренди и морфием, если можно, хотелось добавить мне.
Офицер вышел, и я остался сидеть в кабинете, дрожа от холода.
Через пару минут в коридоре раздался шум, и дверь распахнулась. В комнату влетел невысокий крепыш с короткими седыми волосами в потрепанном кожаном пиджаке.
— Что это за дерьмо? — Он бросил листок с моими показаниями на стол. — Ты же в Коллиуре со своей девушкой. Зачем ты врешь?
Вот черт, так они играют в плохого-хорошего полицейского, и я угодил прямиком в ловушку.
— Если вы знаете, что я гетеросексуал, то зачем говорите, что я гомосексуалист? — Для того чтобы смутить «плохого» полицейского, это был достаточно запутанный вопрос, но он пропустил его мимо ушей.
— Что ты делаешь в Коллиуре? — потребовал он, плюхнувшись на стул напротив. — Отвечай!
Крепыш обращался ко мне на «ты», как к ребенку или пуделю, и недопустимо громко кричал.
Я подскочил:
— Я всего лишь…
— Мы знаем, кто ты! Мы знаем, зачем ты здесь! Ты — англичанин, который приехал во Францию навалить дерьма! — Это очень приблизительный перевод.
— Нет, я…
— Заткнись!
Я так и сделал, но это обозлило его еще больше.
— Чем занимается твоя девушка? — проорал он.
Черт, подумал я, они прознали про ее попытки доказать, что французское правительство делает недостаточно для того, чтобы положить конец незаконному икорному бизнесу и спасти осетров.
— Она пытается помочь Франции, — сказал я.
— Помочь Франции? — Он выглядел так, будто с ним вот-вот произойдет припадок.
— Да… — Черт возьми, как по-французски будет «осетр»? Спецназовец только что произносил это слово. Мой французский выбрал наилучший момент для предательства. Должно быть, это связано со стрессом. — Большая рыба.
— Большая рыба? — Крепыш внезапно посерьезнел. — Ты знаешь, где находится большая рыба?
— Не наверняка. Но, возможно, где-то здесь, на побережье.
— Он не француз, не так ли?
— Мне кажется, что сейчас он во Франции, возможно в Камарге. Но вообще он из Ирана или России. Разве нет? — Я никак не мог вспомнить нужного слова, и поэтому говорил «он».
— Иран или Россия? Putain! [50] — Полицейский погрузился в раздумья.
Внезапно дверь распахнулась, и на пороге возникло новое лицо. Судя по куче нашивок, местный начальник.
— Ты, — прорычал он, — какого черта ты здесь делаешь? — К моему удивлению, он обращался не ко мне, а к жандарму, да еще и на «ты».
— Что? — Лицо крепыша вытянулось, судя по всему, он не мог поверить, что кто-то осмелился разговаривать с ним подобным тоном.
— Это мой участок, и я приказываю, чтобы ты убирался отсюда. Немедленно! — не отступал мужик с нашивками.
— Ты знаешь, кто это? — Крепыш показал на меня.