Черт побери, подумал я, эти политики готовы на все ради победы на выборах.
— Так что, Поль, ты просто обязан быть с М., понимаешь?
— Пытаюсь… — Я обернулся, чтобы убедиться, не смотрит ли она в мою сторону. Она смотрела. Черт! Я помахал ей рукой и пожал плечами, будто извиняясь за то, что повис на телефоне.
— И пожалуйста, не нужно за ней следить, если она отправится на встречу. Для нас интереснее наблюдать за людьми, с которыми она не встречается. Возможно, какой-то мужчина пройдет мимо, и она просто посмотрит ему в глаза, чтобы подать знак. В ресторане или в гостинице. Просто мужчина, который ничего не станет говорить. Как тогда, когда я была в Коллиуре, помнишь?
— Да. — Я вспомнил то милое время, когда думал, что она просто одинокая женщина, решившая состроить мне глазки.
— Поль, я догадываюсь, как тебе трудно. Должно быть, сложно быть с ней теперь, когда тебе все известно. Особенно по ночам, не так ли?
— Да, — сказал я. — Чертовски сложно.
— Мне жаль, но это необходимо. Я бы, честное слово, предпочла, чтобы тебе не пришлось разыгрывать для нас Мату Хари. Особенно если принимать во внимание…
— Что? — Мне не понравилось, что она не закончила предложение.
— Ну, ты же в курсе, чем все закончилось для Маты Хари?
— Нет. — Я знал, что она была танцовщицей и немножко проституткой высокого класса, но, по моему мнению, ни то, ни другое мне не грозило.
— Когда она работала шпионкой на Францию, ее арестовали.
— Немцы? — Это мне тоже не грозит.
— Нет, французы. Она была… как это будет по-английски? — поставщиком.
— Ее арестовали за то, что она поставляла продукты?
— Нет-нет, как назвать кого-то, кто traître.
— Предатель?
— Ну конечно, предатель! — Леанн рассмеялась этой вечной путанице.
— Так что с ней случилось? — спросил я.
— А, ну да, — пренебрежительно проговорила Леанн. — Ее расстреляли.
2
После осмотра Арля у меня возникло легкое головокружение.
— Проблемы? — спросила М., когда я присоединился к ней.
Да, большая проблема, хотел ответить я, — ты.
— Это Валери. Он снова нанюхался кокаина. Остается надеяться, что очнется к церемонии. Мы хотим, чтобы это был прекрасный день для Элоди, ведь правда же?
Я уставился прямо ей в глаза, чтобы не пропустить, когда она моргнет, и она меня не разочаровала. Я снова спросил себя, какого черта она в это впуталась. М. не производила впечатление насквозь порочного или агрессивного человека. Судя по всему, она предпочитала людям осетров, но мне не приходилось слышать, что президент истязает рыб или набивает свое джакузи браконьерской икрой. И уж конечно, глупо убивать лидеров Франции по политическим мотивам, поскольку они крайне мало занимаются непосредственно политикой. Они любят проводить время в заграничных поездках, наслаждаются жизнью в президентском дворце и не прочь засветиться в «Пари матч» по какому-нибудь скандальному поводу. Было бы замечательно спросить у М., в чем смысл покушения, но, понятно, я не мог этого сделать.
На западном берегу Роны тени стали длиннее. Прямая дорога тянулась сквозь заросли качающегося на ветру тростника. Справа и слева пролегли рисовые поля и луга. Нас провожали взглядом дымчато-серые лошадки. Одну из них оседлала ярко-белая цапля, выклевывающая насекомых из спины животного. Небо казалось голубым стеклом, прислоненным к горизонту, вдоль него метнулась большая стая скворцов. Пейзаж создавал подходящее настроение для разговора по душам.
— Ты не против, если я спрошу про твоего отца? — спросил я, внимательно изучая профиль М.
Она продолжала смотреть прямо перед собой.
— Сколько тебе было? Ты говорила, три года?
— Да. Я его почти не помню. Большая часть моих воспоминаний основывается на фотографиях.
— Это ведь был несчастный случай, да?
— Я не хочу говорить об этом. — Она покачала головой. — Но, если тебе интересно, это из-за него я больше не пользуюсь ручками с черными чернилами.
Я вспомнил, как она настояла на том, чтобы писать синей ручкой в Коллиуре.
— Почему? — спросил я.
— До… аварии, — ей явно не нравилось это слово, — он написал письмо. Моя мать получила его после его смерти. Когда я достаточна подросла и научилась читать, она показала его мне. Письмо было написано черной ручкой с толстым следом. С тех пор я использую только тонкие синие ручки.
— И что в нем было написано? — если ты, конечно, не против, что я спрашиваю.
— Чернила так пропитали бумагу, что его практически невозможно было разобрать. Но в целом… смысл был в том, что он скучает по нам с мамой и… — Она внезапно замолчала. Видимо, она раскрыла мне больше, чем собиралась.
— Твоя мама была француженкой? — спросил я.
— Да.
— Это объясняет твое знание всех этих глупых французских песенок в Бандоле, — сказал я, подшучивая над ней.
Она рассмеялась:
— Да. Мамина музыкальная коллекция довела бы тебя до слез.
— И поэтому у тебя такой хороший французский.
— Да.
Я не стал напоминать о том, что раньше она объяснила свой великолепный французский тем, что это рабочий язык океанографов во всем мире.
— Почему твой отец писал вам письма? — спросил я. — Он был в отъезде? На своем корабле?
— Да. На другом краю света. Но это был не его корабль. Он был фотографом.
— Подводным фотографом? — рискнул я, но это был уже лишний вопрос.
— Прости, Пол, но я на самом деле очень не люблю говорить об этом. Так куда именно мы направляемся?
Я изучил карту и присвистнул от восхищения. Замок был настолько важным объектом местности, что заслужил свой собственный маленький треугольник, подписанный Mas des Chefs. Боннпуары были неотъемлемой частью французской географии.
Мы увидели его почти за километр, когда перед нашими глазами посреди равнины внезапно возникли целые джунгли, окруженные высокой, покрытой мхом каменной стеной. На семейных угодьях росло Дольше деревьев, чем во всем остальном Камарге, вместе взятом.
Выцветший указатель, золотым по зеленому, направил нас к арке в стене. Ворота были открыты. Поскольку второй подъездной дорожки не наблюдалось, М. смело завернула в ворота. Мы проехали по аллее, и перед нами открылся участок, походящий на плантацию в Миссисипи. Огромный дом на берегу реки был окружен лугами и ручьями. За нашим прибытием наблюдал одинокий черный бык с длинными острыми рогами, пасущийся на огороженном месте.
— Черт возьми, — сказал я, — по сравнению с этим бастида в Сен-Тропе — деревенский домик.