В феврале 1797 года отряд французов численностью 1400 солдат, включая 800 уголовников, переоделся в захваченную при Кибероне британскую военную форму и отправился на захват Бристоля под командованием ирландского американца по имени Уильям Тейт (который по-французски не знал ни слова). Однако корабли заблудились и пристали к берегу в Уэльсе, где изголодавшиеся по свободе уголовники пустились во все тяжкие, а потом сдались в плен группе уэльских женщин в красных плащах, которых по ошибке приняли за солдат. Двенадцать пьяных французов заставила сдаться одна женщина, вооруженная вилами. Солдаты французской регулярной армии заняли ферму, но вскоре им пришлось отступить, поддавшись на провокацию со стороны вожака местного ополчения Джона Кемпбелла, который заверил их в численном преимуществе своей дружины. Французы во главе с американским командиром гуськом спустились на берег и сложили оружие. Это фиаско продолжительностью 36 часов Франция может гордо именовать последним иностранным вторжением на британскую землю.
Если эта англо-французская война и покажется кому-то вялотекущей (страсти разгорятся только с приходом Нельсона и Веллингтона), отчасти это связано с тем, что Франция куда успешнее атаковала более доступных соседей, таких, как Голландия, Пруссия и Италия, и слишком усердно занималась истреблением собственного народа.
Антироялистская резня охватила Бретань и Вандею (провинцию к юго-западу от Луары), такого геноцида страна не видела со времен английских шевоше в период Столетней войны. В Нанте тысячи людей были утоплены. В Вандее революционные войска получили приказ «жечь мельницы и громить хлебопекарные печи» (то, что было жизненно необходимо для обеспечения населения хлебом). Солдатам внушали: «Не щадите женщин и детей — если вы их не убьете, они станут помогать нашим врагам». И если сегодня на северо-западе Франции так сильны позиции ультраправого Национального фронта и экстремистской партии католиков и монархистов, это вполне может быть отголоском реакции на ужасы, которые творились здесь во времена Революции.
Впрочем, после того как в 1794 году Робеспьера казнили с помощью гильотины по приказу конкурирующей с якобинцами фракции, волна террора пошла на спад, и Революция начала выдыхаться. Такое впечатление, что французы пресытились политикой. В конце концов, если не считать экзотического календаря и кровопускательной терапии, Революция не принесла особой благодати беднякам, ради которой, собственно, и затевалась. Да, верхушка привилегированной аристократии была сметена, но их места заняли бюрократы, жаждущие власти и крови не меньше, чем предшественники. В конце 1795 года, уже на шестом году Революции, экономика по-прежнему находилась в состоянии коллапса, а бедняки все так же умирали от голода и холода. Тем временем нувориши сколачивали целые состояния, проворачивая операции на черном рынке и раздавая ради его процветания огромные взятки чиновникам. В 1797 году введение цензуры прессы положило конец свободе слова. В 1802 году снова было узаконено рабство и дарована амнистия всем аристократам, которые бежали в Британию и другие страны и отсиживались там, пока страну сотрясали революционные преобразования. Пройдет несколько лет, и Франция получит военного диктатора, который провозгласит себя императором, создаст новую «имперскую аристократию» и женится на внучатой племяннице Марии-Антуанетты. А увенчает все это приезд в Париж в 1814 году короля Людовика XVIII, внука Людовика XV, под восторженные крики толпы «Да здравствует король!». Спустя двадцать пять лет после взятия Бастилии Франция так или иначе вернется к тому, с чего все началось. Нельзя сказать, что перемены длились долго.
Впрочем, демократия все-таки просочилась во французскую жизнь, прежде всего в армию. Если бы не Революция, корсиканец с жутким акцентом и проблемами с грамматикой никогда не пробился бы в генералитет за одни только заслуги. Генерал-аристократ уж позаботился бы о том, чтобы выскочка Наполеон знал свое место — заказывал корм для лошадей или, скажем, сражался в штурмовом отряде.
Да, Наполеон, прозванный Маленький капрал, пожалуй, стал самым знаковым продуктом Французской революции, а для Британии — наиболее опасным врагом со времен Вильгельма Завоевателя, да еще и с такими же амбициями.
И, строго говоря, как мы увидим дальше, Бони был британским детищем…
Восхождение Бонапарта: солдат, император, любовник Жозефины и создатель французских борделей
В начале XIX века у Наполеона Бонапарта уже созрел простой план мирового господства. Наполеон нисколько не сомневался в том, что, если аннексировать Англию, он будет править миром.
Создание новой униформы для Императора Земли (Наполеон обожал придумывать униформы, флаги и монеты для своих новых владений) было мечтой, во многом инспирированной британцами — и разрушенной ими же, кстати. Вот почему Наполеон, так же как Жанна д’Арк и Кубок шести наций по регби [89] , провоцирует вспышки острой англофобии у французских патриотов. Когда император скончался, нашлись среди французов такие, кто с пеной у рта доказывал, будто он пал жертвой коварного британского заговора с отравлением, хотя все медицинские экспертизы показали наличие наследственного заболевания.
И страсть к императору не угасает. В марте 2008 года, когда бывший премьер-министр Франции Доминик де Вильпен продавал свою коллекцию бонапартистских книг и документов (скромно заявленных как «Императорская библиотека»), в Парижском аукционном доме было не протолкнуться от наплыва потенциальных покупателей и зрителей. Книги, которые когда-то принадлежали Его Императорскому Величеству, как называли Наполеона аукционисты (предположительно республиканцы), расходились как горячие пирожки; автограф ушел за 28 000 евро, а когда французский музей приобрел британский антибонапартовский памфлет, зрители оживились и провозгласили: «Да здравствует император!» — очевидно, торжествуя оттого, что памфлет не попал в руки врага.
Это бесконечное поклонение герою вполне объяснимо. За несколько лет пребывания в роли военного диктатора, а потом и самопровозглашенного императора Франции Наполеон выиграл больше сражений, чем другие французские военачальники за всю историю страны до него и после. В какой-то момент под ним оказалось больше территории Европы, чем удалось завоевать Гитлеру с его авиацией и бронетанковыми дивизиями. И это при том, что Бонапарт занимался не только войнами — он смог отрегулировать балансирующую на грани краха финансовую систему Франции, практически сам написал свод законов, который до сих пор применяется во французских судах. Он даже создал одну из самых ярких культурных традиций, предмет особой гордости французов: maison de tolérance, дом терпимости, или, иначе говоря, легальный бордель.
Бытуют два мифа о Наполеоне, которые действительно мешают людям судить о том, каким он был и чего добился.