Корс Кант взял свиток. Руки у него немилосердно дрожали. Он крепко сжал пергамент. «Я понимал, но не знал! Я так крепко сжимал его там, в подземелье, и когда плыл по морю… Я прятал его от любопытных глаз.., но знал ли я, что это такое? Быть может, свиток сам сказал мне о том, как он важен?» — Он никогда не попадет в руки врага, мой повелитель. Он всегда будет ждать тебя, когда бы ты ни попросил, если тебе понадобится доказать свое первородство.
Меровий вздохнул.
— Не знаю, придется ли. Не знаю, стану ли я вновь править моим городом, стану ли Царем Иерусалимским. Но одно я знаю наверняка: ты призван, Корс Кант Эвин, бард Камланна, зачесть этот свиток тогда, когда остынет прах Пендрагона.
Артус шумно выдохнул, поняв, что речь идет о его смерти. Однако он промолчал.
— А теперь мне пора идти, — сказал Меровий. — У меня неотложный разговор с близким другом.
Он развернулся и вышел, не обернувшись.
Артус поднялся с колен. Далось это ему нелегко. Он поморщился. Таким усталым и постаревшим Корс Кант его не помнил.
— У меня также срочное дело, — сказал он и мрачно поджал губы. — Не знаешь ли ты, где моя жена?
— Я ее видел в триклинии, государь, когда мы уходили.
— Разыщи ее. Попроси прийти сюда, в мой кабинет.
— Хорошо, государь.
Корс Кант поднялся и шагнул к двери, но на пороге остановился. Чувство долга снова вступило в спор с той клятвой, которую он дал своей возлюбленной. «Как я могу не рассказать королю Британии о том, что вышивальщица его супруги пыталась заколоть его? Как я могу умолчать о том, что эта вышивальщица — дочь принца, предавшего его? Но как я могу предать Анлодду?» Корс Кант чувствовал, как распирает его грудь — совсем как пузырь, который надували чересчур усердно. Артус молчал, но Корс Кант чувствовал, что Dux Bellorum смотрит ему в спину и ждет.
«Ланселот ничего не сказал. Должен был или нет? И я тоже не сказал о ней ни слова!» Корс Кант уставился себе под ноги и ни с того, ни с сего задумался о том, что происходит при ходьбе: голова управляет ногами или наоборот.
«Она моя принцесса. Моя богиня. Я обязан служить ей. Но он Dux Bellorum, он правитель Британии! Мой долг…»
— Ты хотел что-то сказать, бард? «Она моя.., моя любовь».
— Ничего, государь. — «Будь проклят долг.., прежде всего я должен повиноваться ей!» Корс Кант решительно шагнул в коридор, понимая, что переступил не только через порог кабинета.
Обратную дорогу он нашел без труда. Вернувшись в триклиний, он быстро разыскал принцессу Гвинифру, по обыкновению окруженную толпой поклонников. Она восседала на коленях у какого-то рыцаря, и сын сенатора, известного своими выступлениями, обличающими похоть и взяточничество, гладил ее бедро.
— Госпожа, — обратился к ней Корс Кант. — Dux Bellorum просит тебя оказать ему честь и прибыть в его кабинет, где он в столь поздний час трудится.
Похоже, ему не очень-то удалось скрыть осуждение. Но Гвинифра, если и заметила это, сделала вид, что это не так.
— Благодарю тебя, маленький бард, — сказала она, насмешливо улыбнувшись. — Я по обыкновению невыразимо рада такому вниманию со стороны моего супруга, а его огромный кабинет.., я просто обожаю.
Корс Кант побагровел от смущения. Он снова не выдержал словесного поединка с Гвинифрой. Юноша поспешил прочь, уговаривая свое тело слушаться и не отвечать на зрелище полуобнаженной принцессы.
Но как раз на выходе из зала кто-то схватил его за плечо и сжал так больно, что юноша едва не вскрикнул.
Бедивир, чья физиономия заросла густой щетиной, зловеще уставился на Корса Канта. Один из передних зубов у Бедивира расшатался и сильно качался при каждом слове. Изо рта у рыцаря несло почище, чем из подземного царства Плутона.
Силач схватил Корса Канта за рубаху, притянул вплотную к себе и злобно прошептал на ухо:
— Ушла она через парадную дверь, вот только потом повернула, по кругу пошла, так что ищи ее.., у него в покоях. А уж чем они там занимаются, это ты сам посмотри.
Бедивир отпустил Корса Канта, и бард шлепнулся на пол, дрожа. Брат Кея расхохотался — противно, хрипло. Отвернулся и, покачиваясь, зашагал прочь.
Корс Кант, у которого чуть не остановилось сердце, вскочил и стремглав бросился к лестнице.
Ланселот шагнул в комнату, отбросив занавес. Анлодда, сидевшая на кровати, вскочила при его появлении.
— О… Ланселот! — проговорила она, вскинула руки и тут же опустила.
— Ну?
— Давай поскорее, пока Этот Мальчишка не заметил моего отсутствия. Он тоскует обо мне. Почему — это я тебе рассказывала, так что давай больше об этом не будем. Болтать о таком — это все равно, что посылать букеты цветов мулу в благодарность за то, что он пашет твое поле. — Она ойкнула, закрыла рот ладонью. — Нет, ты не подумай, я не тебя назвала мулом! — Ее щеки горели, как губная помада Селли Корвин. — И не хотела сравнить то, чем мы собираемся заняться, со вспахиванием поля. О, мой язык! Почему я так много болтаю? Наверное, я похожа на варварскую обезьянку?
«Держи дистанцию. На самом деле тебя тут нет. Ты там, далеко-далеко, в лаборатории Франкенштейна. Но почему нет? Можно ведь? На самом деле — ведь нет ни ее, ни меня!» — Разденься, Анлодда, — холодно распорядился рвущийся на волю Ланселот.
Она растерялась. Нашла взглядом какое-то пятнышко на стене. Питер видел ее словно сквозь воду. Ее фигурка колебалась, расплывалась.
Она разделась — так, словно собиралась лечь спать. Или так, словно пришла в баню. Никакой чувственности. Развязала шнурки туники на плечах, потом завязки на сорочке, и стащила ее через голову.
Питер ничего не мог поделать. Глядя на обнаженную Анлодду, он думал о Гвинифре. Питер — да, но Ланселот был другого мнения. Его страсть вырывалась наружу, рушила все моральные устои Питера, словно замок из песка.
Питер разделся так же хладнокровно, как Анлодда. Она неловко шагнула к кровати, по пути чуть коснувшись Питера пальцами. Села, вымученно сладострастно улыбнулась.
— Ну, Галахад, быть может, ты мне покажешь, почему тебя прозвали Лансом «Ланс (от англ. „Lance“) — пика, копье.»?
Питер тяжело повалился на кровать. А потом… Такого с Питером никогда не бывало. Он окончательно раздвоился. Ланселот упивался страстью, а Питер наблюдал за ним со стороны, словно смотрел сцену из эротического фильма. Что-то одобрял, что-то критиковал.
Анлодда старалась изо всех сил, отвечала на прикосновения, на ласки Питера. Еще мгновение.., она широко открыла глаза, но не вскрикнула. То, что она так хотела, произошло.
Она закрыла глаза. Ее губы шевелились. Чье имя она произносила, Питер не мог понять — его или Корса Канта. Ему было все равно. Сам он негромко произнес: