«Отдай мне твоего первенца…» Слова из легенды повисли между матерью и сыном. Авраам, ужаснувшись, сказал, что об этом речи быть не может, что это немыслимо и низко.
– Ну что, Ави, убрала я с твоего лица эту дурацкую улыбку? – мрачно спросила Флори. – И не надейся, что сможешь цапнуть ларчик и дать деру. Он в другом тайнике. Нужны мои камешки? Отдай старшенького, со всеми потрохами отдай.
Безумна ты, о мать, безумна ты. О бабушка, мне сердце гложет страх, что ты, старая карга, совсем уже того.
– Аурора еще не ждет ребенка, – промямлил Авраам.
– Охо-хо, Ави, – хихикнула Флори. – Думаешь, я, спятила, малыш? Я что, по-твоему, его зарежу и съем, или кровь его пить буду? Я не шибко богата, дорогой мой, но не настолько голодаю, чтобы жрать собственное потомство. – Ее тон стал серьезным. – Значит, так. Ты сможешь с ним видеться, когда душе твоей будет угодно. Даже твоя пусть приходит. Брать на прогулки, на выходные – пожалуйста. Но жить будет у меня, и я, как могу, буду стараться сделать из него то, чем ты быть не захотел, – евреем города Кочина. Потеряла сына, так хоть внука спасу.
Она не сказала того, что было ее тайной молитвой: «И, может статься, спасая его, вновь обрету Бога, которого потеряла».
Мир вокруг Авраама вернулся к прежнему состоянию, он облегченно вздохнул и, чувствуя великую нужду и зная, что Аурора еще не беременна, согласился. Но неумолимая Флори требовала оформить все письменно. «Настоящим обязуюсь передать моей матери Флори Зогойби своего первенца мужского пола с тем, чтобы он был воспитан по еврейскому закону». Подписано, скреплено печатью, передано. Схватив бумагу, Флори помахала ею над головой, поддернула юбку и прошлась в танце перед дверью синагоги. «Небу дал я клятву!.. за вексель мой стою». И за эти обещанные фунты нерожденной плоти Авраам получил драгоценности; пустив их на взятки и на жалованье морякам, он отправил в путь корабль, который был его последней надеждой.
Аурора о тайных этих делах ничего не знала.
x x x
И случилось так, что корабль счастливо прибыл по назначению, а вслед за ним еще один, и еще один, и еще. Во всем мире дела обстояли чем дальше, тем хуже, но у оси да Гама-Зогойби они резко пошли в гору. (Как удалось моему отцу обеспечить охрану своих судов британским военно-морским флотом? УЖ не хочу ли я сказать, что изумруды, фамильные или контрабандные, осели в карманах защитников Империи? Сколько отчаяния, сколько «все или ничего» нужно было иметь в душе Аврааму, чтобы решиться на подобный шаг! И сколь невероятным кажется предположение о том, что взятка была принята! Нет, нет, мы должны приписать случившееся доблести военных моряков – ибо подлая «Медея» была в конце концов потоплена – или тому, что внимание нацистов сосредоточилось на других театрах военных действий; или, если хотите, назовите это чудом; или слепой удачей.) При первой возможности Авраам возместил матери стоимость одолженных драгоценностей и предложил щедрую прибавку. Но молча и мрачно ушел, когда она, отвергнув доплату, спросила с жалобным укором: «А где самоцвет, который ты мне обещал? Когда я его увижу?»
Я требую закона и уплаты.
Аурора по-прежнему не была беременна и по-прежнему не знала о существовании письменного обязательства. Месяцы, сменяя один другой, сложились в год. Авраам упорно держал язык за зубами. Теперь он управлял семейным бизнесом единолично: Айриш никогда не имел к этому вкуса и после того, как его новый свойственник совершил чудесное избавление, элегантно отошел от дел, сосредоточившись -хм, хм – на частной жизни… Первого числа каждого месяца Флори отправляла сыну, процветающему купцу, письмо. «Не надейся увильнуть. Я жду мой самоцвет». (Как странно, как судьбоносно, что в горячие дни перечно-пряной любви Аурора не забеременела! Потому что, если бы родился мальчик – я говорю как единственный сын моих родителей, – то костью или, точнее, потрохами, из-за которых перегрызлись Флори и Авраам, стал бы я.)
Снова он предложил ей деньги; снова она отказалась. Однажды он взмолился: как он может забрать у молодой жены новорожденного сына и отдать той, кто ее ненавидит? Флори была неумолима. «Надо было думать раньше». В конце концов злоба взяла в нем верх, и он взбунтовался. «Можешь выкинуть эту бумажонку! – кричал он в трубку телефона. – Посмотрим, кто из нас больше заплатит судье». Зеленые камешки Флори и вправду мало что значили против возрожденной мощи семьи; к тому же, если это действительно был контрабандный товар, ей следовало хорошенько подумать прежде, чем показывать его судейским при всей их жадности. Что ей оставалось делать? В божественном воздаянии она разуверилась. Мстить нужно было на этом свете.
Еще один ангел мести! Мало было рыжего пса и комара-убийцы! Что за эпидемия сведения счетов свирепствует в этой повести! Бесконечное «око за око, зуб за зуб», что заразней малярии, холеры, тифа. Неудивительно, что я кончил… Но странно было бы говорить о конце, не добравшись даже до начала. Итак, Аурора в день своего семнадцатилетия весной 1941 года в одиночку пришла к гробнице Васко; а там, в церкви, в темном углу дожидалась старая карга…
Когда Флори кинулась к ней из сумрачных церковных глубин, ошеломленной Ауроре на миг почудилось, что это ее бабушка Эпифания, восставшая из могилы. Но, быстро оправившись от испуга, она улыбнулась, вспомнив, как огрызнулась на отца, вдруг уверовавшего в призраков; нет, нет, это просто какая-то старуха, и что это за клочок бумаги она ей тычет? Иногда нищенки совали людям такие бумажки: «Помилосердствуйте Бога ради, я немая, дома 12 голодных детей…»
– Прошу прощения, ничем не могу помочь, – сказала Аурора небрежно и начала уже отворачиваться, как вдруг старуха произнесла ее имя.
– Мадам Аурора! – (Громко.) – Римская блудница моего Ави! Прочтите, что здесь написано.
Аурора вновь повернулась к ней лицом; взяла у нее лист бумаги; прочла.
x x x
Порция, богатая наследница, которая соглашается исполнить волю покойного отца и выйти за первого, кто верно отгадает один ларец из трех (золотой, серебряный, свинцовый), представлена Шекспиром как воплощение справедливости. Но прислушайтесь: когда принц Марокканский, ищущий ее руки, не справляется с загадкой, она облегченно вздыхает:
Избавились! – Спустить завесу. Что ж!
Вот так бы всем, кто с ним по виду схож!
То есть никаких мавров! Нет, нет; она любит Бассанио, который, по счастью, выбирает нужный ларчик, где лежит портрет Порции (" ты, простой свинец "). И вот как этот безупречный юноша объясняет свой выбор:
…пышность – лишь коварный берег
Опаснейшего моря, шарф прелестный,
Сокрывший индианки красоту.
Да, ты личина правды, под которой
Наш хитрый век и самых мудрых ловит…
Так-то; для Бассанио красота «индианки» подобна «опаснейшему морю» и даже сравнима с личиной «хитрого века»! Поэтому мавры, индийцы и, само собой, «жид» (Порция лишь дважды снисходит до того, чтобы назвать Шейлока по имени, в остальных случаях ограничиваясь обозначением нации) должны знать свое место. Воистину благочестивая пара; этакие нелицеприятные судьи… Я для того привожу все эти цитаты, чтобы объяснить, почему, признавая, что наша Аурора не была Порцией, я лишь отчасти могу поставить ей это в вину. Она была богата (и в этом похожа на Порцию), но выбрала себе мужа сама (а в этом не похожа); она была, безусловно, умна (в этом вновь похожа) и в семнадцать лет цвела своей очень индийской красотой (в этом совершенно не похожа). Мужем ее стал еврей, чего с Порцией никогда не могло случиться. Но подобно тому, как девица из Бельмонта не позволила Шейлоку получить фунт кровавого мяса, так и моя мать нашла способ, не нарушив справедливости, отказать Флори в ее требовании.