И тогда она сказала. «Мы женимся! — прокричала она. — Мы женимся! Надеюсь, у тебя будет достаточно времени, чтобы поостыть и прийти на свадьбу».
Музыка умолкла, и она прокричала эти слова во внезапно наступившей тишине. Это было оглашение! Все присутствующие начали аплодировать, а Вина лишь улыбалась и кивала в ответ. В конце концов, не видя других вариантов я тоже захлопал.
В музыкальном мире происходило нечто неожиданное: молодые группы начали терять популярность, фальшивое золото потускнело, и молодежь стала прислушиваться к старикам. Как будто род человеческий на этом этапе эволюции испытал отвращение к самому себе и стал поклоняться своим предшественникам-динозаврам. Как это ни удивительно, но молодость перестала быть преимуществом. Ормусу Каме было сорок четыре, и возраст работал на него. Он одного возраста с этой музыкой, твердили люди, как мантру, будто для музыки существовали границы времени и пространства. Быть одного возраста с музыкой стало вдруг означать — знать о ней всё, подобно доисторическим «Дельта блюз бразерз» или самому Ветхому Адаму. Мудрость превратилась в товар повышенного спроса, а у Ормуса она была — мудрость отшельника, дельфийского оракула, ну, скажем, мудрость Брайана Уилсона из «Бич Бойз». К тому же, по мнению скупающей грамзаписи публики, в нем было то, что невозможно найти ни в Дельфах, ни на Калифорнийском побережье, а именно — мудрость Востока.
Новый диск «VTO» снова стал хитом, и каким! Это был настоящий карнавал, двойной альбом «Doctor Love and the Whole Catastrophe» [272] . Название нравилось Ормусу, он услышал или вычитал его где-то, и оно застряло в памяти. Он часто повторял, что музыка может быть или почти ни о чем — просто тоненькой прядью звука, подобно серебряному волоску с головы Музы, — или обо всем на свете, о чем угодно, tutti tutti, — о жизни, браке, о других мирах, землетрясениях, неопределенности, предостережениях, упреках, о путешествиях, мечтах, любви, о полной катастрофе. Новый альбом был яркой мозаикой из всего этого: из любовных песен и иеремиад, из од, от которых замирало сердце, и картин судного дня. Он попал в яблочко.
На обложке — обнаженные Ормус и Вина, прикрывшиеся лишь фиговыми листками, подобно греческим статуям, но в черных очках. Словно любовники из древних мифов: Амур и Психея, Орфей и Эвридика, Венера и Адонис. Или как современная пара. Он — Доктор Любовь, а она, в таком прочтении, — Полная Катастрофа. Те, кто считал, что Пол Маккартни умер только потому, что на пластинке «Abbey Road» он единственный шел босиком по пешеходному переходу, позже назвали эту обложку предвестием смерти. Эти люди свято верили, что, если поставить иглу стереопроигрывателя в конце звуковой дорожки «Сержанта Пеппера» и затем пальцем вертеть пластинку в обратном направлении, можно услышать, как Джон Леннон говорит: «Я оттрахаю вас, как супермен». Кажется, что мир поп-музыки — и его фанаты, и сами музыканты — населен исключительно людьми с помутившимся рассудком.
Вина и Ормус наконец позволили себе просто любить друг друга, и их цветущая радость была ошеломляющей. Вскоре после свадьбы они оплатили целые страницы рекламного пространства в мировой прессе, чтобы поведать миру о своих чувствах, — несомненно, это была идея Вины. Авторство большей части текста тоже, должно быть, принадлежало ей. Вот о чем они сообщили миру: что в своих мечтах они научились любить друг друга полностью и без остатка, во всем доверяя друг другу. Они обнаружили, что видели друг друга во сне, каждую ночь сны у них были одинаковые. На самом деле мы действительно, не подозревая об этом, покидали свои тела, чтобы войти в сны друг друга. Наши души занимались любовью и научили наши пробуждающиеся тела доверию.
Пылкие мечты поддерживали их все эти десять лет, так я понял. Теперь, однако, их мечты о силе любви и о музыке, которая есть не что иное, как звучание любви, обрели высоту.
Любовь — это отношения между уровнями реальности.
Любовь рождает гармонию и главенствует над искусствами. Будучи художниками, мы стремимся в своем искусстве достичь состояния любви.
Любовь — это попытка упорядочить хаос, придать осмысленность абсурду.
Любовь изобретательна, имеет двойственную природу, у нее ключи от всех дверей.
Любовь есть и в космосе.
Любовь родилась раньше законов природы, и потому она сильнее.
Любовь не знает телесных границ и дает нам свободу воли.
Мы провозглашаем любовь человека к своим собратьям.
Мы провозглашаем любовь космической силой, источником творения.
Мы постоянно меняемся и остаемся неизменными. Музыка — мост между нашими мирами. Музыка освобождает и объединяет.
Мы одержимы любовью, она уводит нас за пределы разумного, к созерцанию красоты и радости.
Песни — это любовные чары. Это повседневная магия. Пение сирен толкало людей к смерти. Пение Калипсо удерживало зачарованного Одиссея рядом с нею. Ни один смертный не мог устоять перед пением Афродиты или Убеждения, ее поющей ведьмы.
Песни отводят нашу боль.
И да пребудет у нас, исполненных желания, песня, сладкая песня, слаще любого дурмана.
Любовь — это гармония. Гармония — это любовь.
(Мы посвящаем этот альбом памяти нашего друга и спасителя Малленза Стэндиша, пирата с любящим сердцем. Пусть твой череп и кости всегда гордо реют в вышине.)
Музыка была их способом любить друг друга. Столько всего было сказано и написано о горлопанстве Вины, но мне гораздо интереснее было бы услышать о том, как в ее горле, легких и голове рождалась песня. Я хочу услышать об этом голосе века. Как она совершенствовала музыкальную фразировку, с сосредоточенным вниманием просматривая фильм о скрипачах — Хейфеце, Менухине, Граппелли, и под впечатлением от их виртуозного владения смычком, издававшим длящийся, несмолкающий звук, она стала использовать этот прием в пении. Чтобы петь как скрипка. Чтобы обрести эту свою знаменитую легкость и тягучесть звука, она наблюдала и за трубачами, пытаясь понять, как они дышат, и затем часами не вылезала из бассейна, занимаясь подводным плаванием, чтобы тренировать легкие. А потом она просто вставала и оттягивалась (как в старые недобрые времена) с бутылкой бурбона в руке, и казалось, что она родилась такой. Искусство скрывать искусство: самая яркая в мире рок-звезда, она считала, что художнику следует быть сдержанным. «Никогда не показывай им, как у тебя это получается», — таково было ее кредо. Однажды она сказала мне: «Они хотят знать, как я это делаю? А это совсем не обязательно. Мое дело петь, а их — аплодировать».
Расщепивший атом Оппенгеймер, созерцая мощь своего детища, бомбы, процитировал «Бхагавадгиту» [273] : «Я стал Смертью, разрушающей миры». Магическим грибом смерти, рожденным от союза расщепляющихся атомов. За восемь лет брака Ормуса и Вины, закончившегося ее безвременным уходом, не раз звучали резкие и язвительные голоса (особенно в этом хоре выделялись их некогда восторженные почитатели Реми Осер и Марко Сангрия, высказывавшие мнение, что оба ведущих исполнителя «VTO» были в высшей степени неуравновешенными личностями, постоянно на грани разрыва друг с другом, и если бы они не были сверхбогатенькими рок-звездами, то давно уже оказались бы в дурдоме. Я только хочу сказать, что если они и были расщепляющейся материей, то, по крайней мере, энергия, рожденная их союзом, — манхэттенский проект самой любви — была скорее ярким светом, чем тьмой, источником наслаждения, а не боли, частью Любви Созидающей, а не Разрушительницей Смертью.