Когда она покончила с лужайкой, она выключила коситель и повернулась к нему. Грива русых волос взвилась над плечами, как в рекламе шампуня. Даже с другой стороны улицы Томми видел, что глаза ее глубокого фиалкового цвета.

– Эй, привет,– сказала она и улыбнулась.

– Очень хороший у вас коситель,– только и смог выдавить Томми.

Она улыбнулась еще шире, словно читала проносившиеся в мозгу Томми мысли – “Болван! Осел! Болван!”

– Благодарю за комплимент. Это папин. Им надо изобрести такой, чтобы делал всю работу сам.

– Гм… да. Я думаю, скоро кто–нибудь придумает косителя–робота. Пустят его вдоль проволоки. Меня зовут Томми Чандлер.

– А я – Сэнди Вернон. Вы только недавно переехали сюда?

– В июле.

– Красота. А ты в каком классе?

– Гм… в сентябре пойду в Высшую Фарфакскую. Ты в самом деле отлично подстригла газон. – “Болван! Тупица! Осел!”

– Спасибо. Увидимся еще, Томми.

И она покатила прочь коситель, ее маленький привлекательный зад двигался, словно был укреплен на подшипниках.

Тело Томми, которое начали сотрясать первые бури трансформации, совершенно изменилось с той памятной встречи. Однажды он проснулся посреди ночи, взглянул на пижамные штаны и содрогнулся в ужасе – ему вообразилось, что у него какая–то странная венерическая болезнь. Но это было невозможно, поскольку он никогда еще не имел шанса проникнуть в тайны противоположного пола, и он решил, что это и есть один из фокусов натуры, стремящейся убедиться, что он готов стать мужчиной.

И вот он стоял сейчас перед домом и смотрел на противоположную сторону улицы, на серебряную “вегу”, означавшую, что ОНА дома. Он видел овчарку–колли, сидевшую перед домом Вернонов. “Чья это собака? – подумал он. – Наверное, Верноны купили ее на днях”. Это была большая породистая собака, красивая. Сейчас она, кажется, спала. Томми вышел на проезжую часть улицы и окликнул собаку:

– Эй, малыш! Как дела?

Собака была совершенно неподвижна.

“Что это с ней случилось? – удивился мальчик. – Она больна?” Он пересек улицу и остановился на тротуаре.

– Эй, псина! – Он похлопал ладонью по бедру, но колли никак не прореагировала. Но когда Томми опустил ногу на траву газона Вернонов, голова овчарки стремительно поднялась, глаза уставились на Томми.

– Привет! – дружелюбно сказал Томми. – Ты чья собака? Ты собака Сэнди, а?

“Собакам везет”,– подумал он. Он сделал еще один шаг вперед, и овчарка, оскалившись, тихо заворчала.

Томми замер. Колли медленно поднялась, но с места не сдвинулась, оставаясь у самого крыльца. На дорожку упала капля слюны из пасти. Томми попятился, очень осторожно… и овчарка тут же снова легла, свернувшись. Томми вернулся на свою сторону улицы, подумал, что Бык Тэтчер зарычит не хуже этой собаки, когда Томми войдет завтра в камеру хранения. Или придется таскать с собой все книги целый день. “Странно, что собака так повела себя”,– подумал он. Он читал, что колли – весьма дружелюбные собаки. “Наверное, подумала, что я вторгаюсь на ее территорию или что–нибудь в этом роде”.

И потом он вспомнил, что через пятнадцать минут по телевизору начнут показывать “Вторжение”, поэтому он вытащил из кармана ключ и поспешил в дом, чтобы не пропустить ту часть, когда приземляется летающее блюдце.

14.

Темнота. Без двенадцати восемь.

Пейдж ла Санд выругалась, когда ее “мерседес” въехал колесом в новую выбоину. Дорога в Блэквуд оказалась весьма малоприятной. “Боже! – подумала она. – И зачем я приняла приглашение этого типа Фалько? Пообещала ему, что полезу на этакую гору, и практически посреди ночи! Нужно было договориться, чтобы они прислали за мной машину, а потом отвезли домой. Если этот принц, как его там, может позволить себе взять в аренду замок, тогда он вполне может позволить себе прислать лимузин!”

Она слышала, как воет в мертвых деревьях ветер, потом включила радио, чтобы найти какую–нибудь музыку.

Она поймала конец сводки новостей:

– … 3, 4 балла по шкале Рихтера, но обитатели Сан–Диего не пострадали, исключая лишь несколько треснувших оконных стекол в результате серии точечных толчков.

“Еще одно землетрясение,– подумала она. – Иисус Христос! Если не лесные пожары или грязевые потоки, то обязательно землетрясение!” Она повернула ручку и нашла песню, которая ей нравилась, новый сингл Рори Блэка: “… я не из тех парней, что ждут у дверей, я не из тех парней, что долго в очереди стоят…”

“Интересно,– подумала она,– как выглядит этот принц, как там его имя? А что это там в темноте бежит рядом с машиной?”

Две собаки, освещенные отблеском фар, бежали по обе стороны дороги, словно королевский эскорт.

Она вздрогнула. Что здесь делают собаки на горе? Потом прижала педаль акселератора, оставив собак позади. Несколько минут спустя она обогнула поворот и увидела перед собой массивный силуэт замка Кронстина. В некоторых окнах, сверкая разноцветными огнями, светили свечи. Она признала, что замок, не будучи очень привлекательным сооружением, выглядит по крайней мере весьма загадочно.

Она миновала открытые ворота, остановила машину и поднялась по каменным ступеням к парадной двери. На ней было блестящее черное платье и серебряный кулон – алмазное произведение, которое, она знала, делает ее неотразимой. Сегодня она этого принца собьет с копыт, или как там они говорят у себя в Венгрии.

Она постучала в дверь и принялась ждать, когда ей откроют.

Открыли немедленно. В проеме стояла юная девушка–чикано в длинном белом балахоне.

– Привет,– сказала Пейдж. – Я мисс ла Санд. Принц Вулкан ждет меня.

Девушка кивнула и жестом пригласила ее входить.

Она переступила порог. Дверь за ее спиной затворилась. Следом за служанкой – “грим у нее жестокий, однако!” – Пейдж пошла вдоль холла, освещенного люстрой со множеством свечей. Пейдж несколько раз поглядывала на люстру, вспомнив, что именно там обнаружили полицейские обезглавленное тело Орлона Кронстина. В замке было холодно, словно в ледохранилище, и Пейдж слышала завывание ветра под высокими потолками с утопающими во тьме балконами.

Они прошли по длинному коридору со множеством зажженных свечей, потом поднялись по лестнице без перил. На втором этаже служанка жестом пригласила Пейдж войти в огромный зал, где в двух каминах ревело пламя, а посередине стоял полированный черный обеденный стол, в котором, как в черном зеркале, отражались языки пламени каминов. Из люстры над головой бросали свет многочисленные свечи, которым помогали два серебряных канделябра, поставленных на столе. На столе стоял лишь один прибор – серебряное блюдо со сверкающими серебряными столовыми принадлежностями. Хрустальный графин, до половины наполненный красным вином, стоял рядом с серебряным кубком. Оба сосуда отсвечивали золотыми отблесками веселого пламени каминов.