— Дело довольно деликатное, господа… — говорит комиссар. — Не хотелось бы, чтобы…
— Опустите преамбулу, а? И пониже.
Тисон берется за спинку свободного стула:
— Позволите присесть?
Утвердительного ответа не следует. Но и отказ тоже не прозвучал. Тогда, отодвинув стул, комиссар садится в некотором отдалении от стола, поставив между колен трость, а на нее повесив шляпу.
— Ну что ж, приступим к существу дела. Есть сведения, что вы, сеньор Маранья, когда пребываете в Кадисе, время от времени совершаете рейсы на тот берег.
Помощник глядит на него. Немигающие глаза, окруженные густой синевой и от лихорадки иногда блестящие особенно сильно, спокойны. Не знаю, о каких рейсах речь, отвечает он непринужденно. Полицейский, замолчав, понимающе склоняет голову и тотчас полуоборачивается к морю, показывая этим движением, куда именно плавает Маранья. В Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария, произносит он вслед за тем. По ночам, на баркасе контрабандистов.
— Вчера ночью вы были там. Были и вернулись назад.
Легкий, тотчас подавленный кашель. Маранья с великолепной дерзостью смеется ему в лицо.
— Не понимаю, о чем вы. Но в любом случае — вас это никак не касается.
Пепе Лобо в очередной раз видит тусклый блеск золотой коронки в красноватом свете факелов.
— Да, не касается. Или верней сказать — не очень касается… Вопрос тут в другом. У меня есть основания полагать, что вояжи свои вы совершали на баркасе, хозяином которого я интересуюсь. Контрабандист по прозвищу Мулат.
Маранья — нога на ногу — с показной, рассчитанной медлительностью выпускает густой клуб сигарного дыма. Потом холодно пожимает плечами:
— Ну, довольно. Доброй ночи.
Рука с зажатой в пальцах сигарой поднимается, указывая в сторону берега и городских ворот. Однако Тисон не трогается с места, сидит как сидел. Адское терпение у человека, отмечает про себя Пепе Лобо. Можно не сомневаться, что без этого полезнейшего качества людям его вонючего ремесла не обойтись. Однако нетрудно представить себе — а черные жесткие глаза человека, сидящего за столиком напротив, недвусмысленно подтверждают, — что, когда приходит час предъявить счет к оплате, полицейский отбрасывает эту свою церемонную мягкость. В нынешние времена никто не может поручиться, что не переступит закон, ну и, значит, порог тюрьмы. Капитан, впрочем, убежден, что его помощник при всей своей молодости, и дерзости, и природной надменности, сейчас еще усиленной спиртным, чувствует это не хуже его самого, Пепе Лобо, привыкшего о людях судить по тому как они смотрят и как молчат, а о птичке — по полету. Или помёту.
— Вы неправильно меня поняли, сеньор… Я не собираюсь вытягивать из вас сведения о контрабанде.
Услышав взрыв смеха, Пепе Лобо поворачивает голову к ближайшей таверне, где под звон гитар, мотая вздернутым подолом над высоко оголенными ногами, плясунья выбивает босыми пятками на дощатом помосте неистовую дробь. К общему веселью только что присоединились несколько испанских и британских офицеров. Глядя, как они рассаживаются, капитан кривится. Мелькнувшее среди испанцев знакомое лицо — инженер-капитан Лоренсо Вируэс — вызывает тягостные воспоминания. И вполне свежую неприязнь. Нежданно пронесшийся перед глазами образ Лолиты Пальмы оживляет, будто встряхнув, застарелую злобу. Подбавляет горечи в и без того мрачное расположение духа, в котором пребывает Пепе Лобо нынче вечером.
— Дело тут более серьезное, — говорит между тем комиссар, обращаясь к Маранье. — Есть основания полагать, что кое-кто из лодочников-контрабандистов сносится с неприятелем. Передает ему сведения.
Услышав такое, капитан моментально забывает и Лолиту, и Вируэса. Не дай бог, говорит он про себя, будьте вы все прокляты: и Рикардо Маранья, и баба, к которой он таскается по ночам в Эль-Пуэрто, и эта ищейка, взявшая след. Пепе, впрочем, полагает, что ночные приключения его помощника не слишком сильно осложнят ему жизнь. Через двое суток, если ветер позволит покинуть кадисскую гавань, «Кулебра», пополнив припасы, поставив все паруса и изготовив пушки, выйдет в море и начнет охоту.
— Ничего об этом не знаю, — сухо произносит Маранья.
Пепе Лобо отмечает, что юноша не изменился в лице и бесстрастен, как змея, свернувшаяся под камнем отдохнуть после обеда. Вот он сделал большой глоток и поставил опустевший стакан точно туда, откуда взял, — в центр влажного кружка, оставшегося на столе. С этим же спокойствием он, разыгрывая трофеи, тянет жребий, вызывает человека на поединок или в треске рвущейся обшивки и пороховом дыму перепрыгивает на палубу чужого корабля. Все с той же невозмутимо презрительной миной, обращенной к жизни. И к себе самому.
— Бывает иногда так, что знаешь, да сам не знаешь, что знаешь, — замечает комиссар.
— Ничем не могу помочь.
Неловкое молчание. Наконец полицейский поднимается из-за стола. Довольно неохотно.
— Мы с вами в Кадисе… — роняет он. — Здесь контрабанда — в порядке вещей, дело вполне житейское. А вот шпионаж — нет. Тот, кто помогает бороться с ним, оказывает важную услугу отечеству.
В ответ следует издевательский, сквозь зубы, смешок В свете факелов, в пульсирующем огне маяка темные круги под глазами на бледном лице Мараньи особенно заметны. Смех обрывается влажным, рвущим нутро кашлем, который помощник душит, выронив сигару и прижав к губам поспешно выхваченный из-за обшлага платок Потом с полнейшим равнодушием, даже не взглянув, есть ли на нем кровь, снова прячет на прежнее место.
— Буду иметь в виду. Особенно — насчет отечества.
Комиссар глядит на него с новым интересом — так, что Пепе Лобо не отделаться от неприятной мысли, что этот взгляд будто призван навсегда запечатлеть Маранью в памяти. Дай срок, дерзкий мальчишка, можно прочесть в складке поджатых губ, дай срок — придется и тебе расквитаться за свою наглость. Впрочем, этот Тисон производит впечатление человека, отменно владеющего собой и хладнокровного, как рыба. Короче говоря, завершает свою мысль капитан, в карты с ними обоими лучше не садись: по лицу нипочем не поймешь, что у них на руках.
— Если вам вдруг найдется что рассказать мне, я к вашим услугам, — примирительным тоном говорит комиссар. — И вас тоже рад буду видеть, сеньор капитан. Мой кабинет — на улице Мирадор, как раз напротив новой тюрьмы.
Надевает шляпу и уже взмахивает тростью, готовясь сделать первый шаг, но вдруг задерживается.
— Да, вот еще что… — обращается он к Маранье. — Я бы на вашем месте впредь воздерживался от ночных прогулок. Это чревато неожиданными встречами. Может вам выйти неприятность…
Юноша с нарочитой медлительностью поднимает на него глаза. Потом, слегка покивав, отъезжает вместе со стулом от стола и откидывает левую полу сюртука. Обнаруживается короткий пистолет флотского образца. Красноватый отблеск ложится на бронзовые щечки лакированной деревянной рукояти.
— Может, может… Может выйти, но может и войти. С тех пор как изобретена эта штука, наладилось сообщение в оба конца.