— Изумруды, — сказала она раздумчиво, будто это слово о чем-то ей напоминало. И умолкла, глядя на море изумрудного цвета, раскинувшееся перед ними полукругом залива Альхесирас. Кой еще не успел выругаться в третий раз, когда она заговорила об этом самом драгоценном и самом хрупком камне.
Он действительно самый хрупкий, и в нем реже всего собираются все необходимые признаки — цвет, чистота воды, блеск и размер. Она даже рассказала, что изумруд вкупе с бриллиантом, сапфиром и рубином входит в группу основных драгоценных камней, что так же, как и остальные три, он является кристаллизованным углем и что если бриллиант — бесцветный, сапфир — синий, рубин — красный, то цвет изумруда столь необычен, что этот цвет называют тем же словом, что и сам камень.
Туг Кой остановился и выругался в третий раз.
Это было звучное и крепкое морское ругательство, в котором имя Божье поминается всуе.
— И сама ты лгунья чертова, — добавил он еще.
Она смотрела на него пристально и очень внимательно. Казалось, она взвешивает по одному каждое из этих пяти слов.
Взгляд ее, в отличие от изумрудов, которые она только что так хладнокровно описывала, был тверд, как заостренный темный камень. Она поглядела в конец пирса, где среди других мачт возвышалась грот-мачта «Карпанты» с тщательно закрепленным гротом. Потом снова посмотрела на Коя, но уже другими глазами. Ветерок шевелил ее волосы у покрытых веснушками щек.
— На борту бригантины были изумруды, отобранные на тех рудниках, которые иезуиты контролировали в Колумбии, на месторождениях Мусо и Коскуэс… Из колумбийской Картахены их морем доставили в Гавану, а потом в полной тайне переправили на «Деи Глорию».
Кой посмотрел вниз, на доски причала, и сделал еще несколько шагов. Потом снова остановился.
Взглянул на море. Ветер разворачивал стоявшие в заливе корабли носом к Атлантике. Он покачал головой, словно не соглашаясь с чем-то. Кой был настолько поражен, что никак не мог внутренне признать собственную глупость.
— У изумрудов есть два уязвимых свойства: во-первых, хрупкость, которая повышает риск при огранке, а во-вторых, включения, то есть пятна некристаллизовавшегося угля, что снижает ценность камня. То есть это означает, что камень в один карат может стоить больше, чем камень в два карата, но худшего качества.
Теперь она говорила негромко и почти ласково.
Словно втолковывала урок туповатому ученику.
С ближайшей взлетно-посадочной полосы взлетел военный самолет, на несколько мгновений заглушив ревом своих моторов слова Танжер.
–..для огранки, которую впоследствии делают мастера. Соответственно, изумруд весом в двадцать каратов без включений — камень редчайший и драгоценнейший. — Она умолкла, а потом прибавила:
— Такой камень может стоить четверть миллиона долларов.
Над морем, на которое смотрел Кой, самолет медленно набирал высоту. На другой стороне залива дымили трубы нефтеперегонного завода Альхесирас.
— На борту «Деи Глории», — продолжала Танжер, — было двести великолепных изумрудов, от двадцати до тридцати каратов каждый.
Она снова помолчала, встала прямо перед ним и пристально на него посмотрела.
— Неограненные изумруды, — настойчиво повторила она. — Каждый размером с орех.
Кой мог бы поклясться, что голос ее слегка задрожал. Каждый размером с орех. Но это было мимолетное впечатление, через секунду она уже снова полностью владела собой, как обычно. Все его упреки она выслушала с полным безразличием, не ощущая ни малейшей потребности извиниться. Это ее игра и ее правила. Так было с самого начала, и она знала, что Кой это знает. Я тебя обману, и я тебя предам. Никто не обещал, что на этом острове рыцарей и оруженосцев игра будет честная.
— Этой партии изумрудов хватило бы, чтобы купить короля… А точнее — откупить испанских иезуитов. Падре Эскобар хотел купить графа Аранду. А может, и весь тайный комитет… да и самого короля.
Кой понял, что почти против его воли бешенство уступает место любопытству. Даже не успев подумать, он выпалил:
— И они там, на дне?
— Может быть.
— Откуда ты знаешь?
— Я не знаю. Мы должны найти бригантину и проверить.
Мы должны. Множественное число она использовала как бальзам для его ран, и Кой понимал это.
— Я собиралась рассказать тебе это, когда мы окажемся там, понимаешь?
— Нет. Не понимаю.
— Послушай, ведь ты знаешь, насколько все это рискованно. Вся эта компания… откуда мне было знать, что с тобой произойдет. Да и сейчас я этого не знаю. И тебе не за что упрекать меня.
— Нино Палермо знает про изумруды. Похоже, каждая собака про это знает.
— Не преувеличивай.
— Ни черта я не преувеличиваю. Я все узнаю последним, как муж, которому наставили рога.
— Палермо предполагает, что изумруды есть, но не знает, сколько их. Не знает он и того, почему они оказались на бригантине. Он только слышал звон, да не знает, где он.
— А мне показалось, что он весьма подробно обо всем осведомлен.
— Слушай, что я скажу. Эта бригантина не выходила у меня из головы, даже когда я еще не могла знать, существовала ли она на самом деле. Ни Палермо, ни кто другой не знает столько про «Деи Глорию», как я… Рассказать тебе мою историю?
Я не хочу слышать очередное нагромождение лжи, вертелось у Коя на языке. Но он промолчал, потому что на самом деле хотел знать, что она расскажет. Ему нужны были новые пассажи, новые нотки, которые точнее изобразят ту странную мелодию, которую она вела в полной тишине. И, стоя на причале, глядя, как западный бриз, который дул ему в спину, шевелит ее волосы, он приготовился слушать историю Танжер Сото.
Все началось с письма, сказала она. С обыкновенного письма на желтоватом листе бумаги, исписанном с обеих сторон, с письма, которое один иезуит послал другому иезуиту и которое после роспуска ордена иезуитов оказалось в куче реквизированных документов. Письмо было написано шифром, к нему прилагалась расшифровка, неизвестно кем сделанная, возможно, каким-нибудь чиновником, которому было поручено просматривать изъятые бумаги. И вместе с другими документами на самые разные темы, но с похожими пометками оно проспало двести лет в темноте архива, внесенное в опись как Клир/Иезуиты/Разное № 356. Она наткнулась на него совершенно случайно, когда в Национальном историческом архиве готовила университетскую работу по знаменитой афере в Еипускоа в 1766 году. Письмо было подписано падре Николасом Эскобаром — в то время это имя ничего ей не говорило — и адресовано другому иезуиту, падре Исидро Лопесу:
Достопочтенный Падре,
Лишенные всяческой поддержки, оклеветанные перед королем и Его Святейшеством Папой, ненавидимые фанатически настроенными людьми, что Вам, разумеется, более чем известно, мы находимся в преддверии тщательно подготовленной Катастрофы, сохраняемой в глубочайшей тайне. Даже служители Церкви, настроенные против Общества Иисуса, не стесняются распространять и разносить клеветнические измышления, которые безнаказанно ходят в народе. Посему нам остается уповать лишь на собственные силы, ибо иные средства отняты у нас теми, кто полагает все это дозволенным для достижения своей цели и лишает воли не одного только нашего Монарха, коего наветами успели уже отвратить от нас, но и бывших наших друзей.