— Вуаш слуга ушел. Просил передать, что вуоротится к обеду.
— Больше никаких сообщений для меня не было?
Женщина на миг задержала на нем взгляд. Алатристе не знал, насколько посвящена она в подробности заговора и вообще осведомлена о нем. Но всегда — а в таких делах особенно — лучше, чтобы всем причастным вообще было известно как можно меньше. Чтобы, когда притянут, ничего из тебя не вытянули. Ну, разве что жилы. Потому что чего не знаешь, того не выдашь.
— Вас, синьор, оджидают в посольстве к чьетирем чьясам.
Алатристе кивнул. Его люди жили в других кварталах города и должны были встречаться с ним в строго определенный час в условленном месте, чтобы узнавать новости и получать дальнейшие распоряжения. Что же касается хозяйки, он по-прежнему не вполне понимал, чего ради ввязалась она в заговор и рискует так, как рискует. Всегда трудно провести грань между корыстью, преданностью делу и неведомыми личными побуждениями, а уж в переменчивой Италии — особенно. Сааведра Фахардо говорил, что верность этой дамы испанскому королю проверена неоднократно и на деле. Благополучная, привыкшая угождать богатым клиентам, со связями в самых верхах венецианского общества, о виднейших представителях которых знала немало, донна Ливия была поистине кладезью полезных сведений и бесценным соучастником заговора.
— Об-бедали, синьор?
— Перекусил немного. Благодарю.
— Оч-чень скудно, мне сказали.
Сказали ей правду. Алатристе, всегда умеренный в привычках, перед уходом на таможню выпил стакан вина и сжевал ломоть хлеба, а к обеду, поданному ему молоденькой горничной, не прикоснулся. Сейчас он заметил, что Тальяпьера разглядывает его с любопытством. Было очевидно, что она, поднаторевшая в общении и в беседах с мужчинами, два дня прикидывала, к какой бы категории причислить нового постояльца. Должно быть, бывшую куртизанку удивило, что, не в пример прочим ее гостям, Алатристе отказывается от подобающих и вполне доступных благ — возможности вкусно поесть за столом с чистой скатертью и вкусить иных услад, о которых гремела молва. Ибо этот сумрачный испанец был воздержан не только в еде. Прошлой ночью, не утруждая себя поисками предлога, но лишь качнув головой и учтиво улыбнувшись в усы, он отклонил услуги хорошенькой аппетитной барышни, которая заглянула к нему в комнату с устным посланием от хозяйки, имевшей сообщить через ее посредство, что все, находящееся под ночной сорочкой с многообещающе полуразвязанной лентой под грудью, предоставляется бесплатно, в качестве знака внимания.
— Peccato… То есть — джалько! Мне сказали, Гаспарина не понравилась синьору. Но, моджет, вам придется по вкусу…
Она замолчала, словно давая постояльцу возможность рассказать о своих предпочтениях, каковы бы они ни были. Алатристе, продолжавший греться у камина — ледяная венецианская сырость намертво, казалось, засела в складках его одежды, — состроил на лице такую же вежливую и несколько утомленную улыбку, как и накануне ночью:
— Голова другим занята, синьора. Но я благодарен вам за внимание.
Это была сущая правда. Он никогда не чурался красивых женщин, в разряд коих входила и давешняя барышня. Но Венеция была опасна, и постоянное напряжение заставляло его столь же постоянно пребывать настороже и не доверять никому. Дать себе волю, отпустить вожжи, воспользоваться радушием этих ляжек — значило бы уменьшить свои шансы на выживание, ибо человек в его положении должен спать вполглаза и с кинжалом под подушкой. Да не он ли сам какое-то время назад, когда выполнял по обычному тарифу заказ обманутого мужа, убил в Мадриде человека, застигнув его врасплох в постели с женщиной. И проще простого, до нелепости просто оказалось прийти в указанный дом, вломиться в спальню и, застав злосчастного любовника в самый разгар утех, дать ему еще время обернуться и потянуться за шпагой — а потом ударом в грудь пригвоздить к кровати под отчаянные вопли прелюбодеи, верещавшей так, будто ее уносили черти.
— В другой раз, — прибавил он.
Куртизанка пристально поглядела на него. В глазах мелькнула искра внезапного интереса. Потом скорчила гримасу, которую только совсем недалекий человек мог бы принять за улыбку.
— Поччиему бы и нет? — щедро показались белые ровные зубы. — Пуодберем вам, синьор, что-ниббудь раз-зясчее, сраджаюсчее наповал…
Если уж зашла речь о сражениях, подумал Алатристе, в свой черед задерживаясь взглядом на донне Ливии, то она могла бы стать достойным противником, хотя лучшие ее годы и остались позади. Крупное, но соразмерно статное тело, привлекательное даже без косметических ухищрений лицо с большими карими глазами миндалевидной формы. Длинный, дерзко торчащий нос придавал ему особую надменность. Что касается прочего, то под домашним нарядом угадывались пышные и упругие округлости, а выглядывали из-под него точеные белоснежные лодыжки. Без сомнения, некогда эта женщина была очень хороша. Да и сейчас блещет изобильной, чуть перезрелой красотой.
— Угуодно что-ниббудь, дон Педро?
Она продолжала смотреть на него так, словно читала его мысли. Или пыталась прочитать. Капитан мягко покачал головой. Задержав взгляд еще на миг, куртизанка отвернулась к окну, к лучам сероватого света. Алатристе меланхолически подумал, что в иных обстоятельствах, случись ему выбирать женщину, он выбрал бы эту. В том, разумеется, случае, если она еще практикует. Сааведра Фахардо, помнится, упомянул, что Тальяпьера сама больше не обслуживает клиентов, даже самых выгодных, а лишь торгует свежим телом своих питомиц.
— Тут зубы обломаешь, — процедил Себастьян Копонс с присущим ему лаконизмом.
Мне оставалось лишь согласиться, хотя я старался помалкивать. Здание Арсенала с высокими кирпичными стенами, рвами и башнями, будто врезанными в свинцовое небо, и в самом деле внушало почтение. Мы втроем с арагонцем и Гурриато-мавром отправились изучить местность, благо в этот час народу там было — море, и ничего не стоило затеряться в толчее. Вход в знаменитые венецианские верфи находился в конце широкого канала, тянувшегося от причалов перед лагуной, где борт к борту теснилось множество судов. Две высокие квадратные башни стояли по обе стороны исполинских двойных ворот из бронзы и дерева, указывая проход по воде — по ту сторону можно было различить пришвартованные или вытащенные на берег галеры, — а слева помещался проход сухопутный, и на фасаде здания надменно красовался огромный мраморный барельеф с изображением льва Святого Марка. Все свидетельствовало о прочности, о твердости, о мощи, и караульные солдаты службу несли дисциплинированно и бдительно.
— Далматинские наемники, — пробурчал Копонс.
Задумчиво поскреб в бороде и сплюнул под ноги, в сине-зеленую воду канала. Чуть сощурив веки, отчего заметней стали морщины на висках, он с приметливостью старого солдата вел наблюдение, зная, что на войне глаз рыщет впереди руки — в точности, как капитан Алатристе, когда тот принимался взвешивать возможный риск и прикидывать возможности. Я проследил направление его взгляда, стараясь увидеть то же, что он, ибо помнил, что несколько лет назад с насмешливой улыбкой ответил мой хозяин на какую-то мою ребяческую браваду, а какую именно — сейчас уже запамятовал: