— Тогда ничего не произойдет, — неистово запротестовал Лука. — Он просто устал и отдыхает. Ему было трудно двигаться. Он жаловался, что как-то отяжелел. Вот ему и понадобился отдых. Он всю жизнь заботился о нас, скажу я тебе. И он заслужил этот отдых, правда же, тетушка Онеета?
— Конечно, Лука, — согласилась госпожа Онеета. — Ты совершенно прав, мальчик мой, и я тоже почти уверена в этом. — По щеке у нее скатилась одинокая слеза.
От этого стало еще тяжелее.
Ночью Лука лежал в своей постели, несчастный и потрясенный до глубины души, и не мог заснуть. А еще на постели лежал пес Медведь, который пофыркивал и повизгивал, наверное, смотрел какой-то собачий сон. Медведь Пес застыл неподвижной горой на соломенной подстилке у двери. И только у Луки сна не было ни в одном глазу. Небо за окном хмурилось, затянутое тучами, в отдалении ворчал гром, словно рассерженный великан. Внезапно Лука услышал тяжелые хлопки крыльев. Вскочив с постели, он подбежал к окну и высунулся наружу, чтобы посмотреть наверх. С неба к нему спускались семь грифов, которые своими брыжами из встопорщенных вокруг голой шеи перьев напоминали европейских вельмож со старинных картин или коверных клоунов. Уродливые и вонючие, они внушали отвращение. Самый большой, уродливый и вонючий спикировал прямо на подоконник и сел рядом с Лукой, словно, какой-нибудь закадычный друг, а остальные шестеро держались поодаль. Пес Медведь мгновенно проснулся и подскочил к окну, рыча и скаля зубы. Медведь Пес мгновение спустя уже стоял за спиной Луки и вид имел такой, будто собирался разодрать грифов в клочья тут же на месте.
«Погодите!» — остановил их Лука. Он заметил кое-что любопытное. Под гофрированным воротником из перьев на шее предводителя грифов висел небольшой мешочек. Лука протянул к нему руку. Гриф даже не шелохнулся. В мешочке оказалась скрученная в трубочку записка от капитана Аага.
«Мерзкий, злоязычный мальчишка, — говорилось в ней, — противный колдун, неужели ты думал, что я не отомщу тебе за то, что ты натворил? Уж не решил ли ты, подлый, недоделанный чародей, что я не способен ответить ударом на удар? Не возомнил ли себя, жалкий недомерок, единственным волшебником в этом городе? Знай же, ничтожный недоумок, что, накладывая проклятие, которым не в силах управлять, ты рискуешь первым пострадать от него. Или же, что делает мою месть особенно сладкой, проклятие обрушится на того, кого ты любишь».
Луку пробрала дрожь, хотя ночь была очень теплой. Неужели это правда? Неужели огненное проклятие, которое он обрушил на владельца цирка, обернулось сонным проклятием, наложенным на его собственного отца? Если так, то папин Беспробудный Сон на его совести. Утрату отца не могли возместить даже чудесным образом появившиеся в его жизни Пес с Медведем. С другой стороны, он заметил в папе медлительность и неповоротливость задолго до Звездной Ночи. В таком случае записка лжет. Как бы то ни было, он не собирался проявлять слабость перед предводителем грифов и заявил, громко и отчетливо, словно командовал мальчишками на школьной спортивной площадке: «Терпеть не могу грифов, по правде сказать. Меня нисколько не удивляет, что вы единственные из всех цирковых животных сохранили преданность этому отвратительному капитану Аагу. Дикая идея — использовать в цирковом представлении грифов! Сразу ясно, что за тип этот Ааг. И вот еще что, — добавил Лука, разрывая послание в клочья прямо перед клювом грифа, — в своей записке этот мерзкий человек утверждает, будто сумел вызвать болезнь у моего отца. Жалкая претензия. На самом деле он вызывает у всех одну только тошноту». Призвав на помощь все свое мужество, Лука шуганул птицу с подоконника и захлопнул окно.
Грифы полетели прочь беспорядочной стаей, а потрясенный Лука рухнул на постель. Пес с Медведем тыкались в него носами, но он никак не мог успокоиться. Рашид лежал в Беспробудном Сне, и Лука не мог избавиться от мысли, что навлек проклятие на всю семью. Это его, и только его, вина. После бессонной ночи он поднялся еще до рассвета и прокрался в спальню родителей, как в былые, счастливые времена. Отец крепко спал. Возле его постели высился штатив капельницы, от которого к отцовской руке сбегала трубочка, и стоял монитор, превращавший пульс в зубчатую зеленую линию. На самом деле Рашид вовсе не выглядел проклятым или хотя бы унылым. Он казался довольным, можно сказать, счастливым, словно ему грезились танцующие в ночном небе звезды. Он даже улыбался во сне, как будто жил среди танцующих звезд. Но это ровным счетом ничего не значило. Лука уже знал, что мир может быть не таким, каков он с виду. Сорайя уснула на полу, прислонившись спиной к стене. Ни один из родителей не проснулся, как бывало раньше, когда Лука украдкой пробирался в их спальню. Весь в тоске, едва волоча ноги, Лука вернулся в свою комнату. Занимался рассвет. Заря вроде бы должна приносить людям радость, но ничего подобного Лука не испытывал. Он подошел к окну, чтобы задернуть занавески и немного полежать в темноте, и тут увидел нечто поразительное.
На дорожке перед домом стоял человек в знакомой ярко-красной рубахе и поношенной панаме и откровенно рассматривал дом. Лука уже собирался позвать кого-нибудь или спустить на незваного гостя Пса с Медведем, но в этот момент человек повернулся и посмотрел на него.
Это был Рашид Халифа! Это был отец. И он стоял там, не говоря ни слова, но совершенно явно не спал!
Но если Рашид стоит на дорожке, то кто тогда спит в его постели? А если там спит Рашид, то кто этот человек перед домом? Лука почувствовал, что голова у него пошла кругом. Он не знал, что и подумать. Ноги, однако, соображали быстрее и повлекли его из дому. Лука бежал, а вслед за ним неслись Пес с Медведем, неслись туда, где стоял его отец. Он вихрем слетел по лестнице, пару раз споткнулся, оступился, но удержался на ногах и выскочил за дверь. Все прекрасно, думал Лука. Рашид Халифа проснулся и просто вышел из дома прогуляться. Все теперь будет хорошо.
Выбежав из дома через парадную дверь в сопровождении Пса и Медведя, Лука испытал странное чувство, будто бы они пересекли некую незримую черту. Перед ними словно открылось тайное пространство, и они получили туда доступ. Он задрожал, и Пес с Медведем тоже, хотя холода вовсе не ощущалось. В этом странном мире все было каким-то не вполне таким: небо слишком синее, земля чересчур бурая, а дом больше обычного отливал розовым и зеленым… И папа вроде бы был не совсем папа, если только Рашид Халифа внезапно не стал слегка прозрачным. Этот Рашид Халифа точь-в-точь походил на знаменитого Короля Чепухи: на нем была все та же панама, привычная ярко-красная рубаха; когда он подошел и заговорил, стало ясно, что его голос — это действительно голос Рашида; и все движения и жесты казались точной копией. Этот Рашид Халифа отличался от настоящего только тем, что сквозь него можно было видеть, как сквозь стекло, не вполне прозрачное, слегка мутноватое, словно он был одновременно и настоящим папой, и игрой света и теней. По мере того как разгоралась заря, он становился все более проницаемым для света. У Луки закружилась голова. Что могло произойти с отцом? Не был ли этот полупрозрачный папа вроде бы… вроде бы…
— Ты превратился во что-то вроде привидения? — еле слышно пробормотал Лука. — По крайней мере, выглядишь ты как-то чудно и непривычно.