В Лондоне двадцать минут десятого. Скорее всего, Асман уже спит. В Индии на пять с половиной часов больше. Достаточно просто перевернуть циферблат, показывающий лондонское время, вверх ногами и сразу узнаешь, который сейчас час на родине Малика, в Запретном Городе у Аравийского моря. И это тоже возвращается. Одна мысль о том, в кого он может превратиться, если та долго подавлявшаяся ярость вдруг вырвется наружу, вселяла в профессора ужас. После всех этих лет гнев по-прежнему властвовал над ним, не поступившись ни каплей своего могущества. А что, если он решит поставить точку в той давней, никому неизвестной истории?.. Сейчас об этом лучше даже не думать. Соланка тряхнул головой. Нила задерживалась. Он отложил газету, вытащил из кармана кусок дерева, швейцарский армейский нож и с упоением начал строгать.
— Кто это? — Над Соланкой нависла тень Нилы Махендры. Солнце светило ей в спину, и в его лучах она показалась Соланке еще выше, чем он помнил.
— Художник, — ответил ей Соланка. — Самый опасный человек на свете.
Нила смахнула пыль с музейной ступеньки и присела рядом.
— Я вам не верю, — сказала она. — Я знаю огромное количество по-настоящему опасных людей, но ни один из них не создал хоть сколько-нибудь стоящего произведения искусства. И, уж поверьте, ни один из них не сделан из дерева.
Они немного посидели молча. Соланка строгал. Нила просто не двигалась, царственно предоставляя миру наслаждаться чудесным даром — своим пребыванием в нем. Позднее, вспоминая первые проведенные наедине минуты, Малик Соланка особо отметит этот тихий покой и то, как легко он им давался. «Я полюбил тебя, когда ты не произносила ни слова, — будет он поддразнивать Нилу. — Мог ли я представить, что ты окажешься самой большой болтушкой в мире? Я знаю огромное количество по-настоящему болтливых женщин, но, уж поверь, по сравнению с тобой любая из них просто деревяшка».
Через несколько минут Соланка отложил в сторону недоделанную фигурку и попросил у Нилы прощения за свою рассеянность.
— Не нужно извиняться, — ответила она. — Работа есть работа.
Они поднялись и стали спускаться по длинному лестничному маршу в сторону парка. Стоило Ниле подняться, как, засмотревшись на нее, сидевший ступенькой выше мужчина не удержал равновесия и скатился на несколько десятков ступеней вниз. Во время своего смешного и болезненного падения он даже не отвел от Нилы глаз, так и катился, пока не замер, врезавшись в кучку визжащих школьниц. Соланка узнал его: совсем недавно этот ротозей с жаром обнимал женщину, говорившую по мобильнику. Профессор осмотрелся и увидел, как миссис Мобильный Телефон пешком удаляется в сторону парка, тщетно пытаясь поймать свободное такси, ни одно из которых не реагирует на ее сердито вздернутую руку.
Надетое на Ниле горчичного цвета платье, сшитое из шелковых платков, доходило ей до колен. Черные волосы были собраны в плотный узел, длинные руки оставались обнаженными. Водитель такси тут же притормозил и высадил пассажира в надежде, что Ниле может понадобиться машина. Продавец хот-догов уговаривал ее совершенно бесплатно взять с его лотка все, что захочется: «Прошу вас, леди, угощайтесь, а я стану любоваться, как вы едите». Соланка впервые наблюдал эффект появления Нилы на улице, который так пошловато и подробно описывал ему Джек Райнхарт, и не мог избавиться от ощущения, что сопровождает по оцепеневшей Пятой авеню оживший шедевр музея «Метрополитен». Хотя нет, великое произведение искусства, о котором он подумал, хранилось в Лувре. В своем развевающемся, льнущем к телу шелковом платье Нила была поразительно похожа на крылатую статую Победы, Ники Самофракийской, только с целой головой.
— Найк, — желая заинтриговать Нилу, Соланка произнес имя греческой богини на американский манер, — вот кого вы напоминаете мне.
Озадаченная Нила нахмурилась:
— Я навожу вас на мысли о спортивной одежде?
А вот людей в спортивной одежде Нила определенно наводила на известные мысли. Едва они зашли в парк, с ними поравнялся бегун в тренировочном костюме. Красота Нилы так поразила его, что он не решился заговорить с ней напрямую, а потому обратился к Соланке:
— Простите, сэр, не поймите неправильно, я не пытаюсь приставать к вашей дочери, никаких свиданий или еще чего такого, боже упаси! Просто она самая, я хотел сказать ей, что она самая… — Тут он обернулся к Ниле: — Я хотел сказать, что вы самая…
Соланка почувствовал, что еще немного — и он взревет, как медведь. Взять бы да и вырвать язык из этого грязного, похотливого рта. А еще он бы с удовольствием проверил, как будут выглядеть эти сильные, мускулистые руки отдельно от тела. Что красивее: оторванные руки или отрезанные? А может, лучше разорвать его или разрезать на множество мелких кусочков? Или просто съесть его чертово сердце?
Соланка ощутил, как ладонь Нилы Махендры легко легла поверх его руки. Ярость унялась так же быстро, как вспыхнула. Этот феномен — неожиданная вспышка и внезапное угасание ярости — оказался столь скоротечным, что у Малика закружилась голова, он был в смятении. Неужели это произошло с ним на самом деле? Неужели он действительно только что был в шаге от того, чтобы разорвать мускулистого спортсмена на части? Если это так, то каким образом Ниле Махендре удалось одним прикосновением рассеять его гнев — тот самый гнев, с которым Соланка сражался часами, лежа в темной спальне, выполняя дыхательные упражнения и представляя себе красные треугольники? Возможно ли, чтобы женская рука обладала такой властью? А если так (пришла к нему мысль и не была отвергнута), разве не следует удержать возле себя эту удивительную женщину и лелеять ее до конца своей полной призраков жизни?
Он тряхнул головой, отгоняя навязчивые мысли, и сосредоточился на разворачивавшейся сцене. Нила одарила бегуна самой ослепительной улыбкой, улыбкой, после которой можно спокойно умирать, поскольку до конца дней своих уже не увидишь ничего прекраснее, и заявила ослепленному носителю спортивной одежды:
— Он мне не отец. Это мой сожитель.
Ее слова, как удар обухом по голове, оглушили бедного спортсмена, но для пущего эффекта Нила Махендра запечатлела на не готовых к этому, но благодарных губах ошарашенного профессора Соланки долгий, не оставляющий сомнений поцелуй.
— И знаешь, что я тебе скажу, — из-за сбившегося дыхания этот завершающий, смертельный удар дался Ниле не без труда, — он просто потрясающий любовник!
— И как это понимать? — слабым голосом спросил польщенный Соланка. Его переполняли самые разнообразные чувства.
Тем временем бегун с видом человека, которого проткнули тупой бамбуковой тростью, уныло потрусил дальше.
В ответ Нила расхохоталась во все горло. По сравнению с этим ее издевательским хохотом даже хриплый смех Милы звучал как колокольчик.
— Просто я увидела, что вы вот-вот сорветесь, — пояснила она, отсмеявшись. — А вы мне нужны живой и здоровый, а не в тюрьме и не в больнице.
Что объясняет по крайней мере восемьдесят процентов происшедшего, подумал Соланка, когда прошло головокружение и он снова мог размышлять; правда, профессор так и не уяснил до конца значение того, что выделывала языком у него во рту Нила.