— Деньги так и льются в этот дом — льются рекой, мисс Конфетт. Вам известно, что новую парадную дверь только на прошлой неделе установили?
Конфетка отрицательно качает головой, и Беатриса пускается в подробнейший — неполадка за неполадкой, шуруп за шурупом — отчет о двери, так что Конфетка всерьез обдумывает, как вставить слово, не показавшись дурочкой.
— Я уверена, что с Софи не возникнет неприятностей, — говорит она, пока Беатриса переводит дух после сообщения о том, что паре «жуликоватых» столяров заплатили (по ее подсчетам) за один прямоугольник резного дерева ровно столько, сколько ушло бы за год на горничную для ребенка.
— Я уверена, вы так хорошо растили ее, что мне остается только… продолжить вашу отличную работу.
Беатриса хмурится и на миг немеет от неожиданности — похвала сделала то, что не удалось незримому шлепанцу. Однако Конфетка не успевает перейти к многозначительному упоминанию о долгом пути и краткости времени — нянька быстро опомнилась.
— Пойдемте, я покажу вам, где можно вешать мокрые простыни, — говорит Беатриса.
И пока они с Конфеткой идут к двери, впервые обращается прямо к ребенку:
— Оставайся здесь, Софи.
Манекен в черном по-прежнему неподвижно сидит на стуле с высокой спинкой, моргает огромными голубыми глазами Агнес и не смеет даже повернуть голову вслед уходящим.
По пути вниз Беатриса рассказывает о Софи — вернее, о неуклюжести девочки, о ее неумении правильно сидеть, о ее забывчивости, о неразумном отвращении к некоторым вполне приличным предметам одежды и о совершеннейшей необходимости не давать ей поблажек в отношении брокколи. Проходя роскошно отделанными коридорами первого этажа, Беатриса излагает новой гувернантке перечень того, что Софи может получать за хорошее поведение, и в чем ей следует отказывать, если она ведет себя «не очень-то». Перечень так обстоятелен, что не заканчивается — только прерывается, — когда они входят в душную кладовку рядом с кухней. Их обдает теплом и приятным запахом бельевого мыла.
— Здесь когда-то был винный погреб, — объясняет Беатриса, — но потом у мистера Рэкхэма кончились запасы вина, а пополнить их было не на что.
Она со значением смотрит на Конфетку.
— Это было, конечно, несколько лет назад — до того, как с ним произошла перемена.
Конфетка кивает, странно встревоженная мыслью о том, что это она была переменой. Беатриса снимает хлопчатобумажную простыню с длинной медной трубы, непонятно зачем протянутой от стены к стене.
— Потом он увлекся фотографией, — продолжает она, прижимая простыню к груди, чтобы сложить ее, — и здесь устроили «темную комнату». Но тут у него произошла неприятность с каким-то ядом, и сколько ни мыли пол, запах вытравить не удавалось. Тогда вызвали человека, который сказал, что причина в сырости; из-за этого сюда и протянули трубу от котла…
Вдруг Беатриса обрывает рассказ, и щурясь, вопрошает:
— Так, а это что такое?
На полу, в темноватом углу, грудой свалено что-то — какой-то мусор. При ближайшем рассмотрении оказывается, что это мокрые и грязные бумаги: тетради — или дневники.
— Надо сказать тому, кто за это отвечает, — негодует Беатриса. — Здесь не свалка.
— Ах, но вам же нужно успеть на поезд, — выпаливает Конфетка, — не так ли? Прошу вас, предоставьте мне решить этот вопрос.
И как ответ на молитву дедовские часы поблизости бьют: бом, бом, бом — и еще раз бом.
Беатриса Клив наконец отбыла. Ее пожитки исчезли из холла; прислуга перестала толпиться у окон, следя за скрывающимся из виду экипажем. Конфетка одна возвращается в спальню, где было велено «остаться» Софи. А что еще ей делать?
Она ожидала, что после отъезда няньки Уильям отыщет ее и окажет ей более ощутимый прием в своем доме, но он испарился, а ей едва ли стоит совать нос в каждую комнату, разыскивая его, верно? Не стоит.
Поднимаясь со ступеньки на ступеньку по лестнице, затянутой ковром, она с каждым шагом все отчетливее понимает, что краткий час благоволения миновал. Она здесь больше не гостья, а… гувернантка.
Открывая дверь спальни, она готовится к тоскливому зрелищу, от которого у нее дрожь побежит по спине — к виду Софи Рэкхэм, пряменько сидящей на стуле с жесткой спинкой — наподобие жуткого музейного экспоната, не до конца обработанного чучельником. К виду ребенка, скованного страхом и подозрительностью, чьи глазищи смотрят прямо в душу в ожидании… чего?
Но, когда Конфетка входит, ее встречает другое зрелище. Маленькая Софи нашла время, которое ей велено было провести в ожидании, ожидание слишком долгим — и заснула на стуле. Ее поза, обруганная Беатрисой, сейчас, безусловно, нехороша: она полулежит наискосок сиденья, голова свалилась на плечо, юбки сбились и помялись, одна безвольная рука покоится на коленях, другая свисает со стула. Белокурая прядка трепещет от дыхания девочки, а на черной ткани ее туго застегнутого корсажа виднеется пятно от капнувшей слюны.
Конфетка тихонько подходит и опускается на колени, чтобы ее лицо оказалось на уровне лица спящей девочки. Щеки ребенка припухли ото сна, нижняя губа выступила вперед, и видно, что красота Агнес не повторилась в личике Софи. Когда эти большие голубые глаза закрыты, от матери ничего не остается — только Уильямовы подбородок, лоб и нос. Как это грустно: если удача не спасет богатство Рэкхэмов — уже сейчас, в шесть лет, на девочке лежит печать грядущего стародевичества. И фигуру она тоже унаследовала от Уильяма, правда, пока она еще маленькая, но уже несет в себе семена будущей коренастости. Почему бы не дать ей поспать? — нашептывает голос трусости и сострадания. Пусть спала бы вечно. Однако, зная, что ребенка следует разбудить, Конфетка выжидает, стоя на коленях, в надежде, что дитя проснется — от близости ее дыхания.
— Софи? — шепчет она.
Влажно всхрапнув, ребенок начинает конвульсивно пробуждаться — и вот шанс быть первым образом, с которым встречается разбуженный дух — до наступления страха или предубеждения. Софи непонимающе моргает, еще не в силах понять, чье это лицо склоняется над нею — что не так уж важно для существа, только что вырванного из пучины снов. В какую жизнь она просыпается? Но едва девочка начинает сознавать, что наверняка совершила какой-то страшный грех и ее ждет кара, Конфетка нежно кладет руку на ее плечо со словами:
— Все хорошо, Софи. Вы просто заснули, вот и все.
Одеревеневшая от сна, Софи позволяет поднять себя со стула, и Конфетка понимает: быть гувернанткой не так трудно, как она опасалась. В радостном возбуждении она делает первую ошибку.
— Мы с вами уже видели друг друга, — говорит она, — вы помните?
Софи, стараясь изо всех сил войти в непривычную роль ученицы, кажется сбитой с толку. Первый вопрос, заданный гувернанткой, и сразу такой непонятный. А может быть, это хитрость, чтобы вывести ее на чистую воду?
— Нет, мисс, — признается девочка.