Рэкхэм шумно хохочет — настоящим смехом, рождающимся в животе; давно он так не смеялся, с тех пор… да с тех пор, как последний раз был с друзьями!
— Но какого же черта, — спрашивает он, — ваши всегдашние издатели отказываются печатать такую книгу? Они же на ней заработают никак не меньше, чем на других!
— Именно в этом и проблема, — деланно улыбается Бодли.
— Все наши книги убыточны, — горделиво объявляет Эшвелл.
— Не может быть! — протестует Уильям.
— Да! Издатели потеряли кучу денег! — кричит Эшвелл и хохочет, как гиена.
Уильям заваливается вбок, оскользнувшись на булыжнике, и Бодли подхватывает его. Уильям пьян сильнее, чем ему кажется.
— Деньги потеряли? Но это невозможно, — стоит он на своем. — Я столько людей встречал, которые читали ваши книги.
— Ты, без сомнения, видел всех до единого, — беззаботно отвечает Эшвелл.
Футах в двадцати от них пьяная старуха с силой шлепает своего плюгавого мужа по лысоватому черепу, тот валится, как кегля, под нестройный гогот прохожих.
— «Великое социальное зло» окупится со временем, — уточняет Бодли, — благодаря мастурбирующим студентам и несытым вдовам типа Эммелин Фокс.
— А «Действенность молитвы» не купил ни один человек, кроме несчастных старых придурков, которых мы там цитировали.
Уильям еще ухмыляется, но в уме, отточенном за год предпринимательства, выстраиваются расчеты.
— Правильно ли я понял, — начинает он. — Вместо того чтобы позволить издателю терять деньги, вы решили потерять свои…
Бодли и Эшвелл делают одинаковый небрежный жест, долженствующий показать, что этот вопрос уже подвергался тщательному рассмотрению.
— Мы будем и порнографию печатать, — объявляет Эшвелл, — чтобы покрыть убытки от наших достойных книг. Порнографию наипохабнейшего свойства. Спрос колоссален, Билл, вся Англия рвется в содомский грех.
— И со-дамский тоже, — каламбурит Бодли.
— Будем выпускать руководство для умеющих жить мужчин, обновлять его каждый месяц, — продолжает Эшвелл с пылающими от возбуждения щеками. — Не такое, как этот глупый, бесполезный «Новый лондонский жуир»: у тебя дуло наизготовку от чтения про какую-нибудь блядь, ты дуешь по адресу, и что? Или она окочурилась, или заведение накрылось, и теперь там молельня пятидесятников…
Улыбка Уильяма гаснет. Упоминание о «Новом лондонском жуире» заставило его вспомнить, с чего началась отчужденность между ним и дружками: Бодли и Эшвелл узнали о проститутке по имени Конфетка, а проститутка неожиданно исчезла из обращения. Что бы они подумали, если бы, зайдя в дом Рэкхэма, услышали, скажем, от прислуги, имя мисс Конфетт? Связали бы два имени? Весьма маловероятно, но все же… Уильям меняет тему.
— Знаете, — говорит он, — я так долго был прикован к рабочему столу, что почти забыл, какое это блаженство — шататься по городу в компании друзей. (Он отмечает, что перестал заикаться — всего-то и потребовалось, что немного выпить и побыть в хорошей компании!)
— Fidus Achates! [75] — вопит Бодли и хлопает Уильяма по спине. — А помнишь, как полицейские гнались за нами от Паркерз-Пис до самого дома?
— А помнишь, как надзиратель нашел милашку Лиззи, когда она дрыхла в квартире директора колледжа?
— Счастливые времена, счастливые времена, — говорит Уильям, хоть и не помнит эту историю.
— Молодец! — радуется Эшвелл. — Ты пойми, Билл, и эти времена тоже могут быть счастливыми. Говорят, твое парфюмерное дело несется вперед на всех парах. Так тебе же не нужно каждую минуту подбрасывать уголь в гонку, верно?
— Ты удивишься, — вздыхает Уильям, — но нужно. Все постоянно грозит развалиться. Все. Постоянно. В этом проклятом мире ничего само не делается.
— Спокойно, старина, спокойно. Есть вещи восхитительно несложные. Вставил пистон, а дальше все идет автоматически.
Уильям согласно хмыкает, хотя отнюдь не уверен в правильности утверждения. В последнее время он стал бояться Конфеткиных заигрываний, ибо пистолет не подавал признаков жизни, даже когда стрельнуть хотелось очень сильно. Он вообще-то в рабочем состоянии? В неподходящее время он готов к действию, особенно во сне, но дает осечку в нужную минуту. Как долго он сможет держать Конфетку в неведении о том, что, похоже, перестал быть мужчиной? Сколько раз можно ссылаться то на усталость, то на поздний час?
— Если я не буду начеку, — жалуется он, — так «Парфюмерное дело Рэкхэма» к концу века перестанет существовать. И не то, чтобы мне было, кому передать его.
Эшвелл останавливается купить яблоко у девушки, которая ему приглянулась. Он дает ей шесть пенсов — куда больше, чем она просит, и она так низко кланяется, что рискует рассыпать яблоки из корзины.
— Спасибо, куколка, — говорит Эшвелл, впиваясь зубами в упругую мякоть. — Итак, — с полным ртом обращается он к Уильяму, — ты, значит, не хочешь жениться на Констанции, так?
Уильям останавливается в изумлении.
— На Констанции?
— На нашей дорогой леди Бриджлоу, — поясняет Эшвелл, стараясь говорить отчетливо, как будто изумление Рэкхэма вызвано исключительно его плохой дикцией.
Уильяма качнуло вперед, земля приблизилась к лицу; он пытается рассмотреть грязь под ногами, но она то расплывается перед глазами, то опять обретает четкость. Булыжники покрыты налетом мшистой дряни то ли конского навоза с большой примесью сена, то ли сильно размазанными остатками шкуры раздавленной собаки.
— Я… Я и понятия не имел, что Констанция хочет выйти за меня.
Бодли и Эшвелл издают дружный cтон, Бодли встряхивает его за воротник.
— Да ты что, Билл, ты всерьез ожидал, что она станет перед гобой на одно колено и сама сделает тебе предложение? У нее есть гордость.
Они идут дальше; Уильям переваривает полученную информацию. Свернули на Кинг-стрит — она пошире. Проститутки машут им с обеих сторон улицы, уверенные, что полисмен уже получил достаточно щедрую мзду и будет тратить силы на карманников и драчунов.
— Сюда! — зовет пьяненькая шлюха. — Самый лучший поебон в Лондоне!
— Сюда! — орет мужчина с противоположного тротуара. — Берите жареные каштаны!
Бодли останавливается — не ради каштанов или шлюхи, а потому что вляпался в какую-то мерзость. Поднимает левую ногу и рассматривает подметку, чтобы определить, что это за гадость, смешанная с маслянистой грязью — дерьмо или просто растоптанный фрукт.
— Как думаешь, Филип? — Эшвелл улыбается через плечо пьяной шлюхе, которая посылает ему воздушные поцелуи. — Готов немножко развлечься?
— Всегда готов, Эдвард, всегда. Как насчет прелестной Аполлонии? — и поясняет Уильяму: — Мы тут нашли одну петарду, Билл, честно — петарда, а не девка, африканочка курчавая! У миссис Джардин. Киска темно-вишневая, просто пассифлора, а разговаривать ее научили, как барышню из Белгравии, до того комично!