Лицу и волосам Каролина уделяет внимание чуть меньшее, оглядывая их в маленьком ручном зеркале, висящем ручкой кверху на стене. Для своих двадцати девяти выглядит она совсем неплохо. Несколько бледных шрамиков на лбу и подбородке. Один почерневший зуб, впрочем, он не болит, так лучше его и не трогать. Чуть красноватые, но большие, полные сострадания глаза — совсем такие, как у собаки, которой достался дурной хозяин. Славные губы. Брови не хуже, чем у прочих. И, разумеется, копна роскошных волос. Проволочной щеткой Каролина расчесывает челку, взбивает ее, подравнивая ладонью над самыми глазами. Слишком нетерпеливая и голодная, чтобы причесываться и дальше, она собирает волосы на макушке в узел, закалывает булавкой и накрывает индиговой шляпкой. Потом припудривается и румянится — не для того, чтобы прикрыть старую, некрасивую или нечистую кожу, этого у нее ничего пока нет, но чтобы приукрасить рожденную бессолнечным существованием бледность — да и то скорее для себя, чем для клиентов.
Расправив шаль и разгладив перед платья, она обретает сходство с благочинной, обеспеченной женщиной, сходство, добиться коего, пока она батрачила в пару шляпной фабрики, изнывая от своей добродетельности, ей не удавалось ни разу. Конечно, настоящая леди вряд ли смогла бы пристегнуть подвязки за срок, меньший пяти минут, не говоря уж о том, чтобы полностью одеться без помощи горничной. Каролина прекрасно сознает, что она — лишь дешевая имитация, однако считает эту имитацию достаточно яркой, особенно если учесть сколь малых усилий требует ее создание. И Каролина выскальзывает из комнаты, подобная красивой бабочке, что выпрастывается из плевы подсохшей слизи. Последуйте за ней, но будьте осмотрительны. Впрочем, в какое-либо уж очень интересное место она вас пока не приведет: потерпите еще немного.
На площадке и лестнице догорели последние ночные свечи. Новые зажгут ближе к вечеру, когда девушки станут приводить к себе гостей, поэтому хорошо разглядеть сходящую по ступенькам Каролину вам не удастся. На площадку падает из ее комнаты, дверь которой Каролина оставила открытой, чтобы поровну разделить ее запахи с домом, солнечный лучик, а вот на самой лестнице, завивающейся штопором в безоконном колодце, стоит удушливый мрак. Каролине порою кажется, что эта клаустрофобическая спираль ничем, на самом-то деле, не отличается от каминной трубы. Быть может, когда-нибудь самые нижние ступеньки ее воспламенятся, пока Каролина будет спускаться по лестнице, и колодец всосет в себя пламя, подобно каминной трубе, оставив весь дом нетронутым, и Каролина пробьет заодно со спиралью темных ступенек крышу, обратившись в стремительный ток головешек и дыма! Счастливое избавление, мог бы сказать кто-нибудь.
Первое, что видит Каролина, выступив в свет прихожей, это кресло на колесах, в котором восседает полковник Лик. Устроился он вплотную к лестнице, лицом к входной двери и спиной к Каролине, и потому у нее возникает надежда, что этим утром он, в кои-то веки, спит.
— Думаешь, я сплю, а, девчонка? — немедля ухмыляется он.
— Нет, что вы, — со смешком отвечает она, хоть для лицемерных уверений в образцовости своего поведения час стоит еще слишком ранний. Каролина протискивается мимо полковника и на мгновение приостанавливается, чтобы он смог осмотреть ее, — дабы не показаться ему грубой, ибо обид полковник не прощает никогда.
Полковник Лик приходится владелице дома дядюшкой и сильно напоминает пузатую печку, обернутую для сбережения тепла в несколько пальто, шарфов и одеял, питаемую слухами и пышущую дымом через кургузую трубочку. Под всеми этими оболочками полковник Лик все еще носит военный мундир с орденами, хоть поверх оных и нашит, дабы оградить их от покражи, носовой платок. Во время последней из войн, в коих участвовал полковник, он получил — в обмен на приятную возможность расстреливать в упор мятежных индийцев — пулю в хребет, и с тех пор заботы о полковнике взяла на себя племянница, обратившая его, когда она стала сдавать пустующие комнаты принадлежащего ей дома проституткам, в своего «сборщика податей».
Работу эту он исполняет с безжалостной распорядительностью, однако подлинной его страстью остается война и иные пароксизмы насилия и бедствий. При чтении ежедневной газеты полковник на радостные события и достохвальные достижения никакого внимания не обращает, зато, наткнувшись на описание какого-либо несчастья, впадает в бесчинный восторг. Нередко случается, что Каролине, занимающейся у себя в комнате нелегким своим ремеслом, приходится стенать в ухо клиента погромче, дабы заглушить долетающие снизу громогласные, хриплые цитации, наподобие:
— «Шесть тысяч татар наводнили Амурскую область, пятнадцать лет назад отвоеванную у Китая!»
Теперь полковник наставляет на нее налитые кровью глаза и многозначительно шепчет:
— Кое-кто из нас беды не проспит. Кое-кто понимает, что происходит.
— Это вы об утреннем кебе? — догадывается Каролина, давно уже свыкшаяся с направлением полковничьих мыслей.
— Я видел, — плотоядно ухмыляется он, норовя отлепить от кресла вечно гноящуюся спину. — Смерть и порча.
И снова отваливается на подушки:
— Но это только начало. Малая часть того, что на нас надвигается. Местное проявление. А ведь оно повсюду! Повсюду! Бедствие!
— Я, пожалуй, пойду, полковник. С ног валюсь от голода.
Старик упирается взглядом в свои устланные одеялами колени — так, точно на них лежит газета, — и, подняв на манер перископа указательный палец, наизусть повторяет:
— Кошмарное крушение поезда в Бишопс-Итчингтоне. Пороховой взрыв на Риджентс-канале. В Бискайском заливе затонул пароход. «Коспа-трик» гибнет в огне на полпути к Новой Зеландии, четыреста шестьдесят жертв, и все это лишь за несколько последних дней. Вдумайся! Это знаки. Пучина бедствий. А в самой середке ее — что там, а? Что там?
Каролина на пару секунд задумывается, однако никаких идей относительно того, что там, в голове ее не рождается. Только она одна из трех женщин, снискавших у миссис Лик жилье и рабочее место, и питает к старику странную привязанность, недостаточную, впрочем, чтобы предпочесть обильный завтрак его безумным пророчествам.
— До свидания, полковник, — произносит она, открывая дверь, выскакивая на улицу и захлопывая дверь за собой.
А теперь приготовьтесь. Вам недолго остается составлять Каролине компанию, скоро она сведет вас с особой, имеющей несколько более радужные виды на будущее. Посмотрите, как раздается ее лиф, когда она вдыхает полной грудью воздух нового дня. Помедлите, пока она намечает безопасный путь по Черч-лейн, пока уясняет, где гуще всего залегает навоз. А после ступайте за ней к Артур-стрит (только смотрите под ноги), поскорей миновав грязь и сор, оставленные кебом: сначала кровь, потом клочья набивки сидений и щепу от колес. Возможно, они так и тянутся до самой таверны «Матушкино объяденье», где уже с ранней зари подают горячие пироги и где никто не спросит у вас, знали ли вы покойницу.
Вдоль лощеных тротуаров Грик-стрит уже выстроились наготове лавочники — накатывает вторая волна ранних покупателей. Сами-то покупатели, разумеется, полагают ее первой. Сумрачная процессия швей и мастеровых, которую Каролина видела из своего окна, хоть и протащилась всего в нескольких сотнях ярдов отсюда и лишь менее часа назад, вполне могла принадлежать другой стране и другому веку. Цивилизация начинается здесь, на Грик-стрит. Добро пожаловать в настоящий мир.