Поскольку немец сидел к ней боком, Иссерли знала, что он неизбежно должен рухнуть на нее. Она подготовилась к этому, перехватив руль правой рукой, а свободной левой оттолкнув тело от себя, чтобы оно упало в сторону окна. Если все это видел водитель следовавшего за ней автомобиля, то он, скорее всего, решил, что стал свидетелем неудачной попытки поцеловать водителя. Всему свету известно, как опасно целовать водителя во время езды. Иссерли знала об этом еще до того, как научилась водить; она вычитала это вскоре после своего приезда в Шотландию в старинной книге о безопасном вождении для американских подростков. Чтобы понять книгу до конца, ей потребовалось немало времени. Она изучала ее, одновременно прислушиваясь к разговорам, доносившимся из включенного телевизора. Телевизор часто помогает понять такие вещи, какие не в состоянии объяснить ни одна книга – особенно если это книга из магазина для бедных.
Тело автостопщика снова начало наваливаться на нее. И она снова отпихнула его. «Сидя за рулем автомобиля, не стоит предаваться шалостям, нежничанию и прочим обезьяньим радостям», – было написано в той книге. Для того, кто только что приступил к изучению языка, смысл этой фразы мог показаться по меньшей мере загадочным. Но стоило Иссерли чуть-чуть посмотреть телевизор, как все сразу встало на свои места. Иссерли поняла, что закон дозволяет заниматься в автомобиле чем угодно – включая секс – при условии, что машина никуда не едет.
Подъезжая к повороту, Иссерли включила сигнал. Голова автостопщика ударилась о стекло с глухим стуком.
* * *
Когда она очутилась на ферме, был уже седьмой час. Энсель и еще пара мужчин помогли ей извлечь добычу из «тойоты».
– Какой красавец! – сделал ей комплимент Энсель.
Иссерли устало кивнула. Он всегда произносил одни и те же слова.
Пока мужчины грузили обмякшее тело водселя на поддон, она нырнула обратно в «тойоту», завела двигатель и скрылась в ночной тьме, мечтая поскорее рухнуть в постель, чтобы унять невыносимую боль в спине.
На следующее утро Иссерли разбудил редкий гость – солнечный луч.
Обычно она спала не больше нескольких часов, а затем внезапно просыпалась с широко распахнутыми глазами в кромешной тьме и лежала, боясь распрямить закоченевшие мышцы спины, чтобы не испытать снова ту же мучительную, острую, как раскаленная игла, боль.
И вот она проснулась и увидела, что лежит в кровати, залитая золотым сиянием солнца, взошедшего, судя по всему, довольно давно. Стены ее спальни, расположенной на чердаке под остроконечной крышей коттеджа викторианской эпохи, оставались вертикальными только до середины, после чего встречались с крышей и сходились острым углом прямо над головой Иссерли. Сейчас, в солнечном свете, спальня казалась ей шестигранной ячейкой внутри заполненных золотым медом сот. В одно открытое окно было видно ясное голубое небо, в другое – затейливое плетенье ветвей дуба, прогнувшихся под весом свежевыпавшего снега. В воздухе не было ни ветерка; мертвые паучьи сети неподвижно свисали с покрытых пузырящейся краской оконных рам.
Только через пару минут в утренней тишине Иссерли расслышала практически инфразвуковой гул, свидетельствовавший о том, что на ферме продолжается жизнь. Угол, под которым падали солнечные лучи, оказался таким, что основной поток приходился как раз на постель Иссерли, и она, раскинув руки и ноги, немного понежила свою обнаженную кожу в их тепле.
На стенах спальни не висело ничего. Голый пол, старые покоробившиеся некрашеные доски, кривизна которых была видна невооруженным глазом, без помощи ватерпаса. Под одним из окон на полу искрился свежий иней. Из любопытства Иссерли протянула руку за стоявшим на полу стаканом воды и поднесла к глазам. Вода в стакане была жидкой – пока.
Иссерли отпила из стакана, несмотря на то что от ледяной воды ломило зубы. После долгой ночной неподвижности все ее тело занемело; нормальное кровообращение теперь восстановится не раньше, чем она сделает гимнастику.
А пока что Иссерли чувствовала себя такой же холодной и белой, как полярный гусь.
Выпив воды, она вспомнила, что ничего не ела со вчерашнего завтрака. Перед тем как выехать на трассу, следует запастись энергией. Если она вообще сегодня выедет на трассу…
Я конце концов, кто сказал, что у нее не может быть выходных? Она ведь не рабыня.
Дешевый пластмассовый будильник на каминной полке показывал три минуты десятого. Кроме будильника, в комнате больше не имелось ни единого механизма, если не считать установленного прямо в очаге грязного, обшарпанного портативного телевизора, шнур которого был воткнут в удлинитель, уходивший куда-то за дверь к розетке на первом этаже.
Иссерли выбралась из постели и попыталась встать на ноги. Не так уж и страшно. В последнее время она манкировала упражнениями, поэтому ее тело стало слегка более неуклюжим и больным, чем обычно. Если постараться, жить можно.
Она подошла к камину и включила телевизор. Она могла смотреть его без очков. На самом деле очки ей вовсе не были нужны – линзы их были изготовлены из толстого оконного стекла, только внешне напоминавшего оптическое. От очков у нее только болели голова и глаза, но на работе ей приходилось носить их постоянно.
По телевизору повар-водсель объяснял какой-то бестолковой самке, как правильно жарить почки. Когда у самки задымилась сковорода, она смущенно захихикала. По другому каналу пестрые мохнатые зверушки, которых Иссерли ни разу не видела в реальной жизни, скакали и пели песенку о буквах алфавита. Еще по одному каналу демонстрировался трясущийся миксер, который удерживали чьи-то руки с ногтями, покрытыми лаком персикового цвета. И, наконец, по последнему каналу показывали мультипликационную хрюшку и мультипликационную курицу, которые летали в космосе на каком-то странном драндулете с реактивным двигателем. Судя по всему, Иссерли проспала утренний выпуск новостей.
Она выключила телевизор, выпрямилась и встала посреди комнаты, собираясь заняться гимнастикой. Чтобы сделать все упражнения, требовалось немало усилий и терпения, но Иссерли в последнее время запустила себя, и теперь тело давало ей об этом знать. Нужно немедленно привести себя в форму. Боль, которой она мучилась несколько последних дней, была ей совсем ни к чему. Раскисать не имело никакого смысла, разве что, разумеется, в том случае, если у нее действительно возникла извращенная потребность в страдании. Очевидно, для того, чтобы постоянно раскаиваться в содеянном.
А она ни в чем не раскаивалась. Ничуть.
Поэтому Иссерли выгнула спину, покрутила руками, опираясь попеременно то на одну, то на другую ногу, затем встала на цыпочки и вытянула вверх дрожащие руки. В этой позе она стояла, покуда хватало сил. Кончики ее пальцев задевали за сгоревшую электрическую лампочку. Даже растянувшись таким образом, она не могла достать до потолка своей кукольного размера спаленки.
Через пятнадцать минут Иссерли, вспотев от усталости, доковыляла до шифоньера и выбрала одежду – ту же самую, что вчера. Выбор, впрочем, сводился к шести идентичным разного цвета трикотажным майкам с вырезом и двум парам расклешенных брюк из зеленого велюра. А вот ботинок у нее имелась одна-единственная пара, сделанная на заказ. Ей пришлось шесть раз возвращать их на доработку сапожнику, прежде чем она смогла в них ходить. Ни трусов, ни бюстгальтера она не носила. Ее груди прекрасно стояли и без поддержки. Одной проблемой меньше, если не двумя.