— Эй! — крикнул я тем, кто уже забрался в вагон. — Только не бросайте меня!
Поезд начал обгонять меня. Я поддал ходу и снова догнал дверь, в которой никого не было, только мертвая тьма. Я никого больше не видел, ни Принси, ни Франклина, ни Ахмеда.
— Не бросайте меня! — что есть силы закричал я, чувствуя, что силы мои на исходе и ноги начинают заплетаться.
— Прыгай, Кори! — призывно крикнул из темноты Принси. — Скорей!
Рядом со мной скрежетали тонны стали.
— Я боюсь! — крикнул я в ответ, чувствуя, что земля уходит из-под ног.
Я больше не видел их, сколько ни приглядывался. Я больше не видел ничего, кроме тьмы.
— Прыгай! — снова позвал Принси. — Мы тебя поймаем! Я не знал, есть кто-нибудь там, в глубине вагона, потому что никого не видел. Точно я знал только то, что там — страшная непроглядная темнота. Но со спины ко мне подбирался город, тот, что заживо съедает мальчишек. И мне не оставалось ничего больше, как только поверить. Бросившись вперед, я нырнул в темный зев вагонной двери. И полетел вниз. Вниз — сквозь ледяную ночь и звезды. Без всякого предупреждения мои глаза распахнулись. Я услышал, как где-то далеко в стороне дал свисток товарный состав, уходя от окраины Зефира к иным мирам. Я поднялся и сел, глядя на могилу Дэви Рэя. Я проспал всего около десяти минут. За это короткое время я успел проделать долгий путь и вернуться назад — дрожащий, в тоске, но зато в целости и сохранности. Я повидал всякое и понимал, что мир за пределами Зефира не плох. Не так уж плох, точнее сказать. Я ведь много читал о нем в “Нэшнл джиогрэфик”. Я знал, как прекрасны города, где люди своими руками возвели музеи и поставили памятники отваге и человеческой доброте и справедливости. Но вместе с тем часть мира оставалась от меня скрытой, подобно тому как от глаз земного наблюдателя остается скрытой обратная сторона Луны. Подобно тому как человек, убитый на окраине нашего городка, лежал сейчас, скрытый от лунного света под толщей воды. Так же, как мой Зефир, внешний мир был не плох и не хорош, он просто был — и все. Принси — кем бы он ни был — был прав; прежде чем мне доведется лицом к лицу предстать перед этим чудовищем, я должен вырасти, набраться опыта и повзрослеть. А сейчас я просто мальчик, который только и может, что спать ночью в своей кровати и проснуться утром в своем уютном домике, где за стеной есть отец и мама. Необходимость принести извинения Луженой Глотке по-прежнему невыносимым грузом лежала на мне. И прежде чем отправиться дальше, я должен был освободиться от этой тяжести.
Под куполом неба, полного сияющих звезд, я поднялся на ноги. Потом оглянулся на могилу; вид свежей земли воскресил печаль.
— Пока, Дэви Рэй, — проговорил я и, забравшись на Ракету, покатил к дому.
На следующий день мама сказала, что у меня ужасно утомленный вид. Она спросила, не мучают ли меня по ночам кошмары. На что я ответил, что это мое дело и я вполне могу сам справиться со своими проблемами. После этого мама позвала меня завтракать. На завтрак были превосходные блины.
До самого вечера я так и не написал никакого извинения. В темноте я сидел в своей комнате один, а чудовища сочувственно глядели на меня со стен. Прозвонил телефон: раз, два, три и четыре раза. Потом дверь растворилась, и в мою комнату вошли отец и мама.
— Почему ты ничего нам не сказал? — спросил отец. — Нам сообщили, что эта ваша учительница ужасно обращается с учениками, а ведь мы понятия об этом не имели. Она третирует вас, а ты и слова мне об этом не сказал.
Как я уже говорил, за последнее время отец узнал, что такое хлебнуть фунт лиха с начальством, любящим поиздеваться.
Нам позвонили родители моих одноклассников. Одной из них была мама Салли Мичем. Другой была усатая мамаша Демона. Позвонил отец Ладда Дивайна и мать Джо Петерсона. Они открыто встали на мою сторону. Все родители в один голос заявили, что пусть я и не должен был распускать руки и давать волю чувствам и вина за разбитые очки Луженой Глотки целиком лежит на мне, но та тоже виновна, не только не меньше, а то и побольше моего.
— Учитель не имеет права называть учеников дубинами стоеросовыми. Мальчики и девочки тоже заслуживают уважения, независимо от того, насколько они молоды, — так сказал отец. — Завтра я собираюсь отправиться в школу, серьезно поговорить с мистером Кардиналом и надеюсь прояснить ситуацию.
Отец внимательно наблюдал за моей реакцией.
— Но почему ты ничего не рассказал нам. Кори, ответь, ради Бога?
Я пожал плечами:
— Наверное, потому, что с самого начала был уверен, что ты будешь на моей стороне.
— Да, — протянул отец, — нам следует больше доверять друг другу, верно, напарник? И взъерошил мне волосы. Как здорово бывает иногда вернуться в семью!
Отец сдержал обещание. Он действительно отправился с визитом к мистеру Кардиналу. После непродолжительной беседы с моим отцом директор, до которого от других учителей давно доходили слухи, что Луженая Глотка устраивает в классе фашистские порядки, мудро разрешил мне вернуться в школу, порешив, что нескольких дней, что я провел под домашним арестом, вполне достаточно для наказания. Приносить извинения больше не было необходимости.
По возвращении в школу меня приняли как великого героя. В последующие годы со мной не мог сравниться славой ни один национальный герой, даже астронавты, вернувшиеся после свидания с Луной на нашу грешную землю. Луженая Глотка была повергнута и унижена, суровый выговор директора Кардинала звенел в ее голове подобно Ноевым колоколам. Но и я, великодушия и справедливости ради, должен был признать свою долю вины и до конца испить чашу искупления. Вот почему сразу по возвращении в школу, в день, который, кстати, был последним днем учебы перед началом рождественских каникул, как только прозвенел звонок на урок, я поднял руку, испрашивая разрешения встать и говорить. Луженая Глотка раздраженно бросила:
— В чем еще дело?
Я поднялся и встал. Все глаза были устремлены на меня, от меня ожидали не менее чем очередного героического жеста великой войне с несправедливостью, ущемлением прав и запретом на виноградную жевательную резинку.
— Миссис Харпер, — начал я и остановился, ощутив, как поколебалась моя героическая решимость.
— Давай говори, что ты там надумал, и побыстрее! — брызнула слюной Гарпия. — Я не умею читать мысли, дубина ты стоеросовая!
Что бы там мистер Кардинал ни сказал Гарпии, этого явно не хватало, чтобы она сложила оружие. Но тем не менее я решил продолжить, потому что знал, что то, что я решил, должно быть сделано.
— Я не имел права поднимать на вас руку, миссис Харпер, — громко и отчетливо сказал я. — Я приношу вам свои извинения.
О повергнутые герои! О колоссы на ногах из хлипкой глины! О могучие воины, павшие от укуса мизерной мухи, проникшей в ним под доспехи сквозь едва различимую щель! Мне ли было не знать, какими бывают их поражения. Я снова понял это, услышав презрительные вздохи и шепот разочарования, распустившиеся по сторонам от меня подобно горьким цветам. Шагнув со своего пьедестала, я моментально угодил не куда-нибудь, а в выгребную яму.