Отец смотрел автобусу вслед, пока тот не скрылся в конце улицы за углом. Автобус ушел, оставив тайну цифры “тридцать три” неразгаданной. Однако когда отец повернулся к мистеру Уайту, по тому, как были напряжены его скулы, я понял, что у него появилась четкая цель.
— Автобус опять придет в полдень послезавтра, Хайрам? — спросил отец хозяина заправки.
— В точности так. Том, — ответил тот. — Ровнехонько в полдень, как часы.
Прищурившись, отец поднес к губам и покусал ноготь большого пальца. Я видел, что в голове его идет быстрая и четкая мыслительная работа. Каким образом он собирается оказаться здесь завтра и встретить автобус, если в это самое время он должен будет находиться на работе в “Большом Поле”?
— Хайрам, — спросил снова он, — ты никогда не думал завести себе на заправке помощника?
— Ну.., в общем-то, тут особенно…
— Меня устроит доллар в час, — решительно перебил его отец. — Буду качать тебе бензин, приберу и вымету гараж и сделаю все, что ты поручишь. Если наймешь меня на каждый день, это как раз то, что мне нужно. Ну что покажешь, Хайрам, по рукам?
Озадаченно хмыкнув, мистер Уайт оглянулся на свой захламленный гараж.
— Ты как раз напомнил мне, что я давно собирался устроить тут ревизию. Разобрать и пересчитать тормозные колодки, прокладки, шланги для радиаторов и все такое. Мне не помешают пара сильных рук и крепкая спина.
Прямо слова Квазимодо Звонаря. Мистер Уайт протянул руку отцу.
— Если тебе действительно нужна эта работа. Том, считай, что ты ее получил. Если ты не против, то у меня начинают в шесть утра.
— Ровно в шесть буду на месте, — с готовностью отозвался отец, пожимая руку мистера Уайта.
Чего-чего, а решительности моему отцу не занимать.
Послезавтра, ровно в полдень, пунктуальный, как хорошо отрегулированные часы, автобус снова махнул мимо заправки, опять даже не замедлив ход, но мой отец был на посту и его план выполнялся.
В наступивший Новый год мы смотрели по телевизору представление, устроенное на Таймс-сквер. Ровно в полночь в разных концах Зефира в небо запустили шутихи, в церкви забили в колокол, а на улице задудели в охотничьи рога и горны. Наступил 1965 год. За новогодним столом мы съели по пятнистой фасолине, чтобы наступающий год принес нам серебро, по листику салата, чтобы год принес нам золото, а после вкусной еды смотрели по телику футбол до тех пор, пока наши нижние конечности не заболели от долгого сидения. Сидя перед телевизором и краем уха прислушиваясь к реву болельщиков, отец шариковой ручкой выводил на листке блокнота, который держал на колене, бесконечные 33, 33, 33 и 33 — в виде переплетающейся мозаики. Наконец, взмолившись, мама попросила отца отложить блокнот и ручку и расслабиться хотя бы на Новый год. Отец так и сделал, но довольно скоро его рука машинально снова нащупала блокнот. По тому, как мама посматривала на отца, я понял, что его состояние снова ее взволновало: “тридцать три” стало у него новой навязчивой идеей, завладевшей им и изводившей не хуже ночных кошмаров. Время от времени отец видел прежние сны, но теперь он знал, что утопленник зовет на дно вовсе не его, воспринимал сны совершенно по-другому, хотя тоже нелегко. По моему мнению, моему отцу, для того чтобы избавиться от одной навязчивой идеи, пришлось найти взамен другую.
В положенное время я, Бен, Джонни и остальное молодое население Зефира вернулись к учебе. В первый же день мы потрясение обнаружили, что у нас теперь новый учитель. Точнее, учительница по имени мисс Фонтэйн, молоденькая девушка, свежая и милая как весна. Кстати говоря, за окнами зима как следует взялась за дело.
Каждый второй день ровно в полдень отец выходил из дверей маленькой конторы — будь в холод, снег или солнце — и дожидался появления “тридцать третьего” автобуса. Водитель Корнелиус Мак-Грайв теперь узнавал и его тоже и приветственно гудел, не зная, что каждый раз отец встречает его с колотящимся от ожиданий сердцем.
Автобус ни разу не остановился у таблички на остановке. Ни разу никто не захотел сесть в него и уехать из нашего города, ни разу из него не появился незнакомец, которого привело в наши края неизвестное дело. Автобус добирался до угла улицы и исчезал за ним, следуя своим маршрутом.
Когда автобус уходил, отец возвращался в контору заправки, где он по большей части играл с мистером Уайтом в домино. Отец усаживался на скрипучий стул и принимался дожидаться послезавтра, когда “тридцать третий” должен был появиться вновь. Мало ли что могло случиться послезавтра?
Наступил январь, холодный как могила.
В одиннадцать часов шестнадцатого числа я сказал “пока” родителям, забрался на Ракету и покатил к “Лирику” на встречу с Беном и Джонни. Небо было затянуто покрывалом низких туч, в воздухе висела ледяная изморось. Я закутался в одежду по самые уши, словно эскимос, но, добравшись до кинотеатра, я предполагал снять пальто и перчатки. Сегодня шел “Ад для героев”. На афишу этого фильма, где залитые потом и перепачканные копотью американские солдаты пригнулись в ожидании вражеской атаки за пулеметом и с базу-кон в руках, мы всласть насмотрелись за неделю. В качестве дополнения к фильму предполагались мультики о Даффи Даке и очередная серия “Бойцов Марса”. Предыдущая серия закончилась на том, что бойцов запалило в марсианской шахте огромными камнями. Я попытался придумать несколько вариантов побега из завала; например, бойцы могли запросто спастись из-под завала, если бы в последний момент вдруг обнаружился боковой тоннель, о котором они раньше не знали.
По пути к кинотеатру я сделал крюк, как потом оказалось, многое изменивший в будущих событиях. Я свернул, чтобы проехать мимо дома дока Льзандера.
Я не видел его с самой рождественской службы. Тогда я назвал его Птичником, и его словно заледеневший взгляд прожег меня насквозь. Я задумывался, держит ли чета Лизандеров домашнюю птицу. Несколько раз я собирался поделиться своими догадками и подозрениями с отцом, но у того в голове крутилось только “тридцать три”, а мне нечего было предъявить ему, кроме зеленого перышка да двух мертвых попугаев. Я остановился в конце улицы у начала дорожки, слез с Ракеты и, присев на скамейку, принялся глядеть на дом Лизандеров. Окна были темными. Дома ли хозяева? Мне захотелось это выяснить. Быть может, ветеринар и его жена уехали, бежали в ночной тиши, по неизвестным мне приметам поняв, что их дело плохо? Ни в одном окне не горел свет, не было заметно никаких признаков жизни. Герои и бойцы могут подождать. Снова забравшись на Ракету, я поехал по дорожке к дому Лизандеров и объехал его кругом. Табличка с надписью “ПОЖАЛУЙСТА, ПРИВЯЖИТЕ СВОИХ ЖИВОТНЫХ” по-прежнему висела над задней дверью. Я слез с Ракеты, поставил его на подножку и осторожно заглянул в ближайшее окно.
Кромешная темень. Поначалу я мог различить только очертания мебели и другой обстановки, но потом, когда глаза немного привыкли к мраку, я вдруг увидел стоящих на пианино двенадцать фарфоровых птичек. Я смотрел в комнату, в которой обычно находились клетки с птицами. Кабинет доктора Лизандера находился ниже, ближе к преисподней. Невольно мне представилась миссис Лизандер, восседающая за пианино и раз за разом наигрывающая “Прекрасного мечтателя”, в то время как зеленый и голубой попугаи бьются в клетках, а снизу из подвала через вентиляционную решетку несутся ругательства и крики. Но почему док Лизандер ругался по-немецки, скажите на милость?