За все годы, что Генри служил в этой церкви, здесь таких денег и в глаза не видывали. Я искренне сочувствовал Генри, но такую сумму должен был дать тот, кто принял бы в этой церкви самое серьезное участие. Я же пока мог решиться лишь на покупку брезента, не более того.
Я вышел из машины, и лицо мое тут же обдало ледяным ветром. Сейчас, когда в церкви работала программа для бездомных, боковая улочка была заполнена укутанными с головы до ног мужчинами. Кое-кто из них курил. А один, низкорослый и щуплый, держал на руках ребенка. Я подошел поближе и под лыжной шапочкой разглядел женское лицо. Я открыл перед женщиной дверь, и она с ребенком на плече вошла в помещение.
Внутри раздавался громкий, назойливый шум и нечто вроде урчания мотора, а потом послышались какие-то выкрики. Я двинулся к узкому нависавшему над спортивным залом помосту. В зале весь пол был уставлен складными столами, и за ними сидело человек восемьдесят бездомных — мужчин и женщин. Почти на всех были поношенные пальто и теплые фуфайки с капюшонами. Кое-кто был в парке, а один из мужчин — в куртке с эмблемой «Детройтских львов» [22] .
Посреди зала, в синей фуфайке и теплом пальто, переваливаясь с ноги на ногу, прохаживался меж столами Генри.
— Я личность! — выкрикивал Генри.
— Я личность! — повторяли собравшиеся.
— Я личность! — снова выкрикивал он.
— Я личность! — снова повторяли бездомные.
— Потому, что Бог меня любит!
— Потому, что Бог меня любит!
Некоторые захлопали. Генри громко выдохнул и кивнул головой. И тогда почти все поднялись из-за столов, встали в круг и взялись за руки. Зазвучала молитва.
А затем, точно по команде, круг распался и превратился в цепочку, бездомные один за другим потянулись на кухню за горячим обедом.
Я плотнее запахнул пальто, — в зале было непривычно холодно.
— Доброго вечера, мистер Митч.
Я оглянулся и увидел Касса, одноногого церковного старосту, сидевшего на помосте с доской для объявлений в руке. Свое приветствие «Доброго вечера, мистер Митч» он произнес с такой напевностью, что казалось, он сейчас снимет передо мной свою кепку. Я уже знал, что он потерял ногу несколько лет назад из-за осложнений, связанных с диабетом и операцией на сердце. Но, несмотря на увечье. Касс всегда был в приподнятом настроении.
— Здравствуй, Касс.
— Пастор вон там.
Генри, заметив меня, помахал рукой. Касс наблюдал за тем, как я помахал ему в ответ.
— А когда вы послушаете мою историю, мистер Митч?
— А у тебя тоже есть история?
— Мою историю вам обязательно надобно послушать.
— Похоже, на это уйдет не один день.
Касс рассмеялся:
— Не-е, не-е. Но вам надобно ее послушать. Она важная.
— Хорошо. Касс. Мы что-нибудь придумаем.
Мои слова, видимо, его успокоили, и он, к счастью, больше об этом не заговаривал. Меня снова пробрало холодом, и я еще плотнее запахнулся.
— До чего же здесь холодно, — не удержался я.
— Отопление-то выключили.
— Кто?
— Газовая компания.
— Почему?
— Почему же еще? Счет, верно, не оплатили.
Из-за громкого назойливого шума мы, чтобы услышать друг друга, должны были выкрикивать каждое слово.
— Что это шумит? — спросил я.
— Воздуходувы.
Касс указал на несколько устройств, по виду напоминавших «ветровые носки» в аэропортах. Эти устройства направляли согретый воздух в сторону очереди бездомных, выстроившихся за миской супа и кукурузным хлебом.
— Неужели они действительно отключили отопление? — никак не мог поверить я.
— Ага.
— Но ведь на пороге зима.
— Это правда, — заметил Касс, устремив взгляд на очередь. — Вскорости и людей прибавится.
Через полчаса мы с Генри сидели в его кабинете, нежась в тепле маленького электронагревателя. В комнату вошел человек с бумажной тарелкой в руках, — на тарелке лежали куски кукурузного хлеба.
— Что же случилось? — спросил я.
Генри тяжко вздохнул.
— Оказалось, что мы должны газовой компании тридцать шесть тысяч долларов.
— Что?!
— Я знал, что мы ей недоплачивали, но недоплачивали совсем немного. Мы все время хоть сколько-то да платили. А тут осенью так быстро похолодало, что мы стали топить в храме и во время службы, и во время занятий Библией. Мы и не понимали, что дыра в крыше…
— Вытягивала тепло?
— Точно. А мы топили все сильней и сильней…
— А тепло улетучивалось в эту дыру.
— Улетучивалось, — кивнул Генри. — Точнее и не скажешь.
— И что же вы теперь делаете?
— Ну, мы достали эти воздуходувы. Поначалу нам отключили и электричество тоже. Но я позвонил им и вымолил оставить нам хоть что-нибудь.
Это было просто невероятно. В Америке в двадцать первом веке в церкви такой холод.
— А какое объяснение вы находите этому в вашей вере? — спросил я.
— Я все время спрашиваю Иисуса. Я говорю ему: «Иисус, с нами что-то неладно? Это что, вроде как в двадцать восьмой главе Книги Второзакония „Вы будете прокляты и в городах, и в деревнях за непослушание ваше“?»
— И что же Иисус вам отвечает?
— Я все еще молюсь. Я говорю ему: «Господи, покажись нам».
Генри снова вздохнул.
— Поэтому тот брезент, что вы помогли нам купить, Митч, для нас очень важен. Нашим людям нужен хоть лучик надежды. На прошлой неделе шел дождь, и вода с крыши так и хлестала, а на этой неделе тоже шел дождь, но вода в храм не попала. Для них это добрый знак.
Я смутился. Мне не хотелось иметь отношение ни к каким таким знакам. Особенно в церкви. Речь шла всего лишь о брезенте. О куске синей непромокаемой ткани.
— Можно мне задать вам один вопрос? — сказал я.
— Конечно.
— Когда вы продавали наркотики, сколько у вас было денег?
Генри задумчиво почесал в затылке.
— О, как-то раз я за полтора года заработал почти полмиллиона, представляете?
— А теперь у вас отключили газ?
— Ну да, — тихо произнес он. — Теперь у меня отключили газ.
Я не стал спрашивать Генри, не скучает ли он по старым временам. По чести говоря, моего первого жестокого вопроса было более чем достаточно.