— «Идите наслаждайтесь! Жизнь, увы, не бесконечна» [26] .

В ту минуту я и не догадывался, насколько уместной была эта песня.

ЦЕРКОВЬ

— Вы должны к нам приехать, тут есть на что посмотреть, — Генри даже не скрывал своего возбуждения.

Я вышел из машины и заметил, что автомобилей на улице больше обычного, из боковой двери одни люди выходили, а другие тут же в нее входили, и лица этих людей были мне совсем незнакомы. Среди них были и афроамериканцы, и белые. И одеты они были существенно лучше, чем прихожане этой церкви.

Когда я ступил на помост, Генри тут же заметил меня, улыбнулся во весь рот и распахнул объятия.

— От всей души спасибо, — произнес он и стиснул меня огромными голыми ручищами.

И тут до меня дошло. Он же в футболке!

В церкви снова топили.

— Здесь прямо как в Майами-Бич! — вскричал Генри.

Оказалось, что газовая компания, пристыженная газетными статьями, возобновила свое обслуживание. Был подписан договор, по которому церковь обязалась постепенно выплачивать свой долг. И еще объявилось немало людей, которых тронула статья о церкви Генри. Именно их я сегодня и видел. Они пришли готовить еду и сервировать столы. За ними сидело множество бездомных — мужчин и женщин, — и почти все они сняли с себя теплую одежду. А вместо какофонии воздуходувов раздавался приятный гул беседы.

— Потрясающе, верно? — сказал Генри. — Бог нам благоволит.

Я спустился в спортивный зал и увидел человека, о котором написал в своей статье — того самого, что отморозил себе пальцы ног. В статье я упомянул, что восемь лет назад его оставила жена, уйдя от него вместе с дочерью, из-за чего он опустился. Судя по всему, кто-то увидел его снимок в газете и сообразил, что надо сделать.

— Сейчас увижу, — сказал он мне.

— Кого? Жену?

— И мою девочку тоже.

— Прямо сейчас?

— Ага. Восемь лет, парень!

Он засопел. Ему явно хотелось что-то сказать.

— Спасибо, — наконец прошептал он и исчез.

Пожалуй, никогда прежде меня так не трогало слово «спасибо».

Я уже собрался уходить, когда заметил ковыляющего на костылях Касса.

— Мистер Митч, — певуче позвал он меня.

— Стало немного теплее, а? — спросил я.

— Да, сэр, — ответил он. — И наши тоже все повеселели.

Тут я заметил длинную очередь. Поначалу я решил, что люди выстроились за едой — наверное, за добавкой, подумал я, — но, приглядевшись, увидел, что за столом, к которому тянулась очередь, стояли волонтеры и раздавали одежду.

Какой-то крупный мужчина, натянув на себя зимнюю куртку, крикнул Генри:

— А что, пастор, побольше размера у тебя нету?

Генри рассмеялся.

— Что тут происходит? — спросил я.

— Нам пожертвовали одежду, — сказал Генри.

Я насчитал несколько больших стопок с вещами.

— Приличное количество, — заметил я.

Генри посмотрел на Касса.

— Он еще не видел?

И не успел я опомниться, как уже шествовал за дородным Генри и одноногим старостой, с улыбкой размышляя о том, что вечно плетусь по пятам за верующими.

Касс вынул из кармана ключ. Генри распахнул дверь, и мы вошли в главное помещение церкви.

— Смотрите! — сказал Генри.

Между рядами скамеек один за другим стояли мешки с легкой одеждой, куртками, пальто, ботинками, игрушками — все проходы от первого до последнего были уставлены мешками.

У меня перехватило дыхание. Генри был прав. «Каким бы именем люди Его ни называли, — подумал я, — но Бог и вправду милосерден».

ИЗ ПРОПОВЕДИ РЭБА, ГОД 2000-й

— Дорогие друзья, я умираю.

Не огорчайтесь. Я умираю уже с шестого июля 1917 года. В этот день я родился, и, как сказал автор псалмов, «Мы — те, кто родился, родились, чтобы умереть».

Так вот, я слышал на эту тему один анекдот. Пастора послали провести службу в некой деревенской церкви, и он начал свою проповедь с тревожного напоминания: «Каждый прихожанин этого прихода умрет!» Пастор оглядел паству и вдруг увидел, что какой-то человек, сидящий в первом ряду, широко улыбается. «И что же в этом смешного?» — спросил его пастор. «Я-то не прихожанин этой церкви, — ответил тот. — Я просто приехал на выходной навестить сестру».

Февраль

ПРОЩАНИЕ

Машина подкатила к супермаркету. Стояла первая неделя февраля, и земля была засыпана снегом. Рэб смотрел в окно. Тила нашла парковку, выключила зажигание и спросила Рэба, пойдет ли он вместе с ней.

— Я немного устал, — сказал он. — Я лучше здесь подожду.

Это был явно недобрый знак. Рэб обожал супермаркеты, и если он отказывался туда идти, значит, что-то было неладно.

— Вы не могли бы включить музыку? — попросил он.

И пока Тила покупала хлеб, молоко и сливовый сок, Рэб сидел в машине на заснеженной парковке совсем один и слушал индийскую музыку. Последний раз в этом мире он был наедине с самим собой.

К тому времени, когда они вернулись домой, Рэб выглядел совсем слабым, и у него начались мучительные боли. Позвонили врачу. Рэба увезли в больницу. Там медсестры задали ему простые вопросы: как его зовут? где он живет? И он на них ответил. Он, правда, не мог вспомнить точной латы, но зато помнил, что в этот день проходили первичные выборы, и пошутил: «Если тот, за кого я голосую, наберет на один голос меньше и проиграет, я покончу с собой».

Рэбу сделали анализы. Родные не покидали его ни на минуту. На следующий вечер с ним сидела его младшая дочь Гиля. Она должна была вот-вот улететь в Израиль и волновалась, не стоит ли ей отложить поездку.

— Не думаю, что мне следует лететь, — засомневалась она.

— Поезжай, — сказал Рэб. — Не волнуйся, я в твое отсутствие ничего не натворю.

Он закрыл глаза. Гиля позвала медсестру и попросила ее дать отцу лекарство немного раньше, чтобы он мог скорее заснуть.

— Гиль… — пробормотал Рэб.

Гиля взяла его за руку.

— Не забывай вспоминать.

— Хорошо, — ответила Гиля и заплакала. — Теперь я уж точно никуда не поеду.

— Поезжай, — сказал Рэб. — Вспоминать можно и там.

Она посидела с ним еще какое-то время. Отец и дочь наедине друг с другом. Наконец Гиля нехотя поднялась. Поцеловала его на прощание.