— Благоговение, — сказал Эван. — Чистое благоговение. А может быть это объясняется еще некоторой нервозностью из-за того, что ты почувствовала себя новой овечкой в ее стаде.
Кэй закрыла журнал и отложила его в сторону, но не пошевельнулась, чтобы выключить свет. Вместе этого, в течение некоторого времени она сидела очень тихо, и Эван нежно взял ее за руку.
— Прости, — сказала она. — Я просто кое о чем задумалась. — Затем она снова замолчала.
— О школе? У тебя в классе появились плохие мальчики и девочки? — Он увидел, что она где-то далеко, ее глаза были расфокусировались и затуманились. — Эй, — мягко спросил он. — Что не так? — Он подождал, потом слегка толкнул ее. — Что не так? — спросил он, когда она посмотрела на него.
— Я задумалась. О том… — и я не знаю почему, — о глазах той женщины. О том, как она смотрела на меня.
Эван погладил ее руку, чувствуя напряжение, выбивавшееся из нее так, словно в центр ее души была помещена некая туго заведенная пружина. Пружина, которую заводили все туже, туже и туже.
— О ее глазах? — спросил он, внимательно глядя на нее. Что же это я чувствую? — спросил он сам себя. Что-то здесь неладно.
— Да. Когда она пристально посмотрела на меня, я… не могла шевельнуться. Действительно не могла. Эти глаза были так невыразимо прекрасны и так… невыразимо сильны. По пути домой я испытывала странное ощущение какого-то содрогания до самых костей. Но к тому времени, когда я захватила Лори и добралась до дома, это чувство исчезло, и вместо этого все казалось… нормальным, как будто так и должно быть.
— Так все и есть, — сказал Эван, целуя ее в щеку. Ее кожа была тугой и прохладной. — Так ты хочешь пойти на вечер к доктору Драго?
Кэй помолчала.
— Да, — сказала она наконец. — Я хочу.
— Хорошо. Мы пойдем. Так или иначе, мне бы хотелось увидеть, как же выглядит эта суперженщина. Почему бы тебе теперь не выключить свет?
Она кивнула, потянулась и выключила свет. Темнота тут же мгновенно заполнила комнату. Эван придвинулся под одеялом к Кэй, поцеловал ее еще раз в щеку, потом в губы, сначала очень легко и нежно, так, как он знал, нравилось ей. Прижавшись к ней всем телом, обнимая крепко и успокаивающе, он целовал губы и ждал, что она ответит ему.
Но она не отвечала. Она подоткнула одеяло вокруг себя и, не говоря ни слова, чуть отодвинулась от него.
Он был уязвлен и смущен. Он спрашивал себя, не сделал ли что-нибудь не так: не поранил ли ее чувства? не забыл ли чего-нибудь по оплошности? Он начал было спрашивать у нее, что не так, когда вдруг осознал, что ее кожа холодна; сперва это озадачило его и заставило вздрогнуть, но потом положив руку на ее обнаженное плечо, он почувствовал тепло, излучаемое ее телом. Она не разговаривала и ритмично дышала, но, не видя ее лица, он не знал, закрыты или открыты ее глаза.
— Кэй, — нежно позвал он. — Ответа не было. — Кэй? — Молчание.
Она не двигалась. Эван долгое время лежал без сна рядом с ней. Ее кожа была странной на ощупь: холодная и липкая, как сморщившаяся кожа человека, просидевшего часы в бочке с тепловатой водой. Или как остывающая кожа трупа. Ее дыхание было нормальным, и теперь, когда она заснула, не таким глубоким. Эван наклонился, нежно отвел волосы с ее лица и вгляделся в черты Кэй. Она была красивой женщиной: чувственной, высокоинтеллигентной, нежной и заботливой. Он знал, что любит ее, он всегда любил ее, и знал также, как сильно ранил ее в последние несколько лет, и презирал себя за это. Превыше всего она нуждалась в постоянстве и безопасности, и Эван понимал, что он снова и снова ломает ее мечты из-за своего собственного непрочного положения и бушующих внутри у него страхов, которые иногда грозили вырваться наружу из его горла. Он вел Кэй и Лори то в один ужасный тупик, то в другой, и горькое понимание того, как сильно сотрясал он этим основы их жизни, ранило до мозга костей. Они заслуживали лучшей участи, чем он мог им предоставить, иногда он спрашивал себя, не будет ли им лучше без него. Но он никогда не говорил об этих мыслях; он только задумывался над ними.
Еще немного посмотрев на Кэй, он снова лег и закрыл глаза. Засыпая, он почувствовал, что Кэй неожиданно шевельнулась рядом с ним, как будто что-то потревожило ее, но в следующий момент он решил, что ему это только показалось. Когда темнота поглотила его, он внезапно вспомнил ту гравюру в библиотеке. Увидел эти пристально всматривающиеся глаза. Подумал о реакции Кэй на Катрин Драго. Драго. Драго. Это имя словно отдавалось эхом внутри него.
И затем наконец он заснул, сном без сновидений.
Но Кэй видела сон.
Она оказалась в странном и незнакомом месте, где солнце стояло высоко, горело красным светом, а стервятники кружили широкими кругами над долиной, покрытой мертвыми останками. Тела лежали, распростершись, кровавыми кучами, у их ног валялись остатки боевого снаряжения. Но оружие было… совсем другое: мечи и копья, разрубленные шлемы, пробитые щиты, нагрудники и другие вещи. Мертвые и умирающие лошади, человеческие руки и ноги, вырванные из суставов, обезглавленные тела. Вот чернобородый воин молит о милосердии, кровь струится из раны на его животе. Кэй обнаружила, что подходит к этому человеку, и когда ее тень удлинилась и упала на него, он взглянул на нее со слепым страхом в глазах и вытянул руки перед лицом. Она стояла над ним, наблюдая.
И поняла, что хотела уничтожить его. Засунуть руку в рану и выдавить его кровоточащие внутренности. Втоптать его в пыль у себя под ногами.
Он заговорил на наречии, которое Кэй сперва не поняла, но затем слова, казалось, обретали значение внутри ее мозга: «…пощади мою жизнь… во имя богов, пощади мою жизнь…»
Кэй знала, что другие наблюдают за ней. Она почувствовала, как ненависть вскипает в ней горькой желчью. «Вот мое милосердие», — ее голос прозвучал гортанно и низко и был совсем не похож на ее собственный. В следующее мгновение ее рука опустилась, и зажатое в ней оружие раскололо воздух с жутким свистящим звуком. Лезвие топора вонзилось в горло воина, проникая все глубже и глубже; фонтан крови взвился в воздух; его рот распахнулся в безмолвном крике. Вонзаясь все глубже и глубже, лезвие словно бы пело в ее руке.
Голова с открытым ртом отлетела на окровавленный песок, прокатилась еще несколько футов, затем замерла в неподвижности. Тело у ее ног начало дрожать в смертельной судороге, из обрубка шеи все еще извергалась кровь. Потихоньку сердце перестало биться, и Кэй переступила через труп, ухватила голову за волосы и высоко подняла над собой. Кровь капала на ее плечо, и старый шрам от копья на ее теле снова казался свежим. Высоко держа отрубленную голову перед другими, она открыла рот и крикнула. Этот долгий, дикий, душераздирающий крик, эхом разлетевшийся по долине, одновременно и испугал ее, и привел в восторг. Другие подхватили боевой клич, и от этого затряслась земля, и во всем мире не осталось больше других звуков. Тогда она вскинула отрубленную голову еще выше и швырнула на землю с такой силой, которая проломила череп, заставив мозги вытечь наружу, словно коричневое желе.