– Да, что ж это за наказание такое!
Тут соседи сверху в очередной раз начинают громыхать.
– Что это там? – спрашивает Полина.
– Не знаю, – говорю. – Могу только предположить, что там тоже живут люди, которые все время себя за что-то наказывают, как твой Алик.
– Алик действительно живет в твоем доме, – заявляет. – Может, даже прямо над тобой. Он никогда не приглашал меня к себе.
– То-то, – говорю, – его лицо показалось мне знакомым. Знаешь, может, тебе не бросать Алика? Если честно, он мне понравился. Может, надо выждать какое-то время… Ну, пока он не накажет себя, как следует.
– Да? – бросает с вызовом. – И что же я буду делать одна с еще теплым трупом?
39
Я наблюдаю за Ириной в подзорную трубу. Наверное, это не очень красиво, учитывая наши отношения. Тем более что и речь, как я понимаю, идет обо мне.
– Он такой смешной, – рассказывает своей подруге. – Милый и смешной. Я его толком не знаю, но мне кажется, что мы знакомы сто лет! Представляешь? Меня к нему прямо-таки тянет.
Ее подруга говорит:
– А меня ни к кому не тянет. Скорее даже отталкивает. Все меня раздражает. И в первую очередь мужчины. Любые мужчины раздражают. Толстые, худые, лысые, волосатые, высокие, маленькие, молодые, старые… Всякие! Даже замуж уже не хочется. Но я понимаю, конечно, что надо. Надо выходить замуж. Кстати, скажи, а друг у него есть?
40
Я пригласил Ирину домой. И вот мы стоим друг напротив друга. Я рассматриваю свои ногти, а она часто моргает и почесывается. Мы молчим, и даже Мухтар, кажется, чувствует себя неловко и от неловкости тоже начинает зевать и почесываться. Хотя, возможно, у него просто блохи. Надо будет, думаю, обязательно потравить ему блох.
– Смешная у тебя собака, – говорит Ирина. – По чьим эскизам разукрашивал? Похоже на раннего Шагала.
– Напротив, – говорю, – мне хотелось уйти от романтизма Шагала и свойственного ему равновесия цветовых контрастов, несколько смещенных логических и визуальных представлений в сторону абстракций позднего Кандинского с его прямым психофизическим воздействием чистых красочных созвучий и ритмов…
– Помнишь, – прерывает меня Ирина, – ты говорил, что не знаешь, в какой момент надо начинать целоваться?
– Да… – говорю.
– Сейчас самое время.
Я подхожу к ней. Близко-близко. Чувствую еле слышный запах ее духов, чувствую ее дыхание. Она уже не почесывается и не моргает. Ее глаза закрыты. И я закрываю глаза. И в этот момент там наверху падает Алик. После такого падения, думаю, вряд ли он сможет когда-нибудь подняться. Хорошо, что в моем доме использованы металлические перекрытия и, судя по всему, хороший фундамент и качественные несущие конструкции. Видимо, строители выдержали все технологические нормативы, потому что дом лишь немного вздрагивает, но не разрушается и стоит, как стоял. И мы как ни в чем не бывало продолжаем целоваться.
41
Она считает, что у меня очень сексуальный, красивый голос. Она часто просит рассказать ей на ночь сказку или что-нибудь почитать. Ей все равно, что я буду ей рассказывать или читать. Просто ей нравится мой голос. Она даже не вдумывается в смысл того, что я произношу своим чарующим баритоном. Поэтому часто я просто беру какую-нибудь старую газету и читаю ей вслух первую полосу.
– Приятных тебе снов.
– И тебе, – говорит Ирина. – Расскажи мне сказку. Пожалуйста…
Сегодня она хочет услышать сказку.
– Жила-была девочка, – собираюсь с мыслями, – жила-была девочка… И вот однажды, когда она уже засыпала, к ней пришли мурашки.
– Мурашки? – переспрашивает, не открывая глаз.
– Мурашки. Они осторожно взобрались на пятку правой ноги. Для маленьких мурашек это был нелегкий переход. Они очень устали и решили немного передохнуть, но сзади уже подпирали другие мурашки, которым тоже жуть как хотелось взобраться на эту же пятку. Потому что правая пятка у девочки особенно хороша – розовая, упругая и теплая. Просто чудо, какая привлекательная пятка. Тогда те мурашки, которые отдыхали, пошли дальше, а вновь прибывшие мурашки последовали за ними.
«Я ее очень люблю. Может быть, это сам Бог послал мне ее? Верю ли я в Бога? Интеллигентному человеку стыдно признаться, что он верит в Бога. Интеллигентный ли я человек?
Она лежит рядом со мной теплая и голая, а я рядом с ней теплый и голый. Мы раздеты, обнажены. Беззащитны друг перед другом. И нам спокойно, потому что мы любим. И значит, мы в безопасности. И поэтому мы спим голыми. Совсем голыми, какими нас создал Бог, в которого мы не уверены, что верим».
Не все мурашки добрались до коленки девочки. Некоторые соскользнули с нее и просыпались на простыню, но другие продолжали нелегкий путь. Они шли все дальше и дальше и вскоре добрались до попы. В этом месте было более просторно. Здесь можно было передохнуть и собраться с силами. Попа у девочки была теплая, гладкая и очень удобная.
Я глажу ее по попе и думаю. Я думаю, что на самом деле люблю ее, как никогда не любил ни одну другую. Ни к кому я еще не относился так бережно, как к ней.
Отдохнув на попе, мурашки двинулись дальше по страшно опасному пути через узкую талию девочки. Им приходилось идти очень аккуратно, чтобы не соскользнуть и не просыпаться на простыню. По этой причине они двигались чрезвычайно осторожно и медленно. Потому что, упавшие на простыню мурашки засыхают и превращаются в маленькие колючие, очень похожие на бутербродные крошки, которые потом люди, как правило, с неприязнью смахивают на пол, как обычные бутербродные крошки. И тогда, где-нибудь под батареей, мурашки находят свой последний приют. Все без исключения мурашки больше всего на свете боятся именно такого ужасного конца.
«Это очень трогательно, когда любимый человек засыпает рядом с тобой, в твоей постели. Это „романтико“ и „белисимо“, как говорил один зазывала в каком-то прибрежном хорватском городке. Он стоял на молу у пришвартовавшихся яхт и приглашал всех посетить итальянский ресторан на берегу Адриатического моря. Он кричал: „Романтико! Белисимо!“ Но мы не пошли в тот ресторан. Потому что нам и так было и „романтико“, и „беллиссимо“. Нам было очень хорошо на фоне моря, бухты и яхт с высокими мачтами. Если смотреть издалека, – яхты похожи на канапе в большой голубой тарелке с золотой каемочкой песчаного берега. Мне нравилось сидеть на носу яхты. Встречный ветер со скоростью двенадцать узлов бился в мое физическое лицо. Одно солнце, миллионами осколков разбившихся в детстве елочных игрушек, искрилось на волнах. Другое – целое, совсем новое, как только что из магазина, – висело в небе. Горизонт был совсем близко. И мы мчались к нему. Как же редко в повседневной жизни мы мчимся к горизонту! Мы живем без горизонта. Я смотрел в подзорную трубу, как настоящий морской волк.
Чайки по обе стороны от меня, как звезды на адмиральских погонах, парили галсом.