Вазоли я не боялась. Поскольку она была альфа-самкой, она никогда бы ко мне не подошла — она являлась носителем всех пиний стаи и оставалась бы подальше, насколько могла, от незнакомого существа. Кладен был крупным волком, килограммом шестьдесят одних мышц, но его я боялась не так сильно, как Сиквлу, который всего месяц назад отправил смотрителя зоопарка в больницу, сорвав ему мясо на пальце до самой кости. Бедняга работал сторожем и протянул руку, чтобы погладить Сиквлу, думая, что тот намеренно чешется об забор, но не успел и глазом моргнуть, как волк повернулся и укусил его за палец. Сторож заорал и попытался отдернуть руку, но Сиквла только сильнее сжал челюсти. Если бы он стоял не двигаясь, Сиквла, вероятнее всего, отпустил бы его.
Каждый раз, встречая этого смотрителя с перебинтованной рукой, я вздрагивала.
Отец убедил меня, что если тоже будет в вольере, то Сиквла, скорее всего, оставит меня в покое.
Готова? — спросил отец.
Я кивнула.
Он открыл вторые ворота, и мы вошли в вольер. Я опустилась на корточки там, где велел отец, и стала ждать, когда же мимо меня пройдет Кладен. Я задерживала дыхание, но волк продолжал бегать между деревьями в глубине вольера. Потом подошел Сиквла.
Замри, — прошептал отец, но тут неожиданно Кладен прыгнул и повалил его на землю в знак приветствия.
Из-за этого прыжка я отвлеклась, а Сиквла улучил момент и вцепился мне в горло.
Я чувствовала, как в кожу впиваются резцы, ощущала ею влажное горячее дыхание. У него была густая, жесткая, влажная шерсть.
Не шевелись, — пробормотал отец, который не смог быстро освободиться и поспешить мне на выручку.
Сиквла был волком-контролером — это была его обязанность в семье. Я представляла собой угрозу, пока не доказала обратного; то, что я пришла в вольер с отцом, которого они при няли в свою стаю, не означало, что они готовы терпеть и мое присутствие. Сиквла устанавливал требования для этой стаи — таким образом он оценивал, отвечаю ли я этим требованиям.
Однако в тот момент я ничего такого не думала. У меня в голове билась одна мысль: «Я сейчас умру».
Я не дышала. Не глотала. Только попыталась сделать так, что-бы сердце не выдало, что я чувствую. Клыки Сиквлы сдавливали мне горло. Я хотела собраться с силами и оттолкнуть его, но вместо этого закрыла глаза.
Сиквла отпустил меня.
К этому времени отцу наконец удалось освободиться от Кладена, и он заключил меня в объятия. Я не плакала до той минуты, пока не увидела слезы в его глазах.
Вот о чем я вспоминаю, когда после трех ночи выползаю из постели. С одной рукой это непросто — я уверена, что разбужу маму, которая спит в раскладном кресле рядом с моей кроватью. Но она лишь поворачивается на другой бок и начинает тихонько похрапывать. Я выскальзываю в коридор.
Справа пост медсестры, слева лифты, а это означает, что мне нет нужды проходить мимо поста и никто не спросит, почему я в такой час не в постели.
Держась у стены, я бреду по коридору, покрепче прижимая перебинтованную руку к животу, чтобы не удариться плечом.
Я уже знаю, что брата у отца в палате нет. Мама сказала, что дала ему ключи от нашего дома, — от этого мне стало не по себе. Маловероятно, что Эдвард станет шарить в моей комнате, — и дело не в том, что мне есть, что скрывать, — но все же. Мне не нравится, что я здесь, а он там.
.Дежурный персонал отделения реанимации не замечает девушку в ночной рубашке с перебинтованной рукой и плечом, которая выходит из лифта. И слава богу! Потому что я не знаю, как объяснить то, что из ортопедического отделения я оказалась в реанимации.
Папа купается в голубом свете — отблеск от окружающих его мониторов. Он, по моему мнению, выглядит так же, как и вчера, — разве это не хороший знак? Если он, как утверждает Эдвард, никогда не придет в себя, то разве ему не становилось бы хуже?
Мне едва хватает места, чтобы присесть на кровать, а потом прилечь на здоровый бок. От этого плечо чертовски болит. Я понимаю, что не могу обнять отца, и он меня тоже не может. Поэтому вместо того, чтобы просто лечь рядом с ним, н зарываюсь лицом в его больничный халат и не отрываю взгляд от монитора, на котором отражается равномерное, уверенное сердцебиение.
Ночью после первого посещения вольера с волками я проснулась и увидела сидящего на краю моей кровати отца. Его лицо очерчено светом луны.
«Когда я жил в лесу, за мной погнался медведь. Я не сомневался, что мне конец. Не думал, что может быть еще что-то более пугающее, — сказал он. — Я ошибался. — Он протянул руку и заправил прядь волос мне за ухо. — Страшнее всего на свете видеть, что кто-то, кого ты любишь, может умереть».
Сейчас я чувствую наворачивающиеся слезы, в горле стоит комок. Я смахиваю слезы, продолжая равномерно дышать.
«Волки учуют твой страх, — учил он меня. — Не отступай».
Прошло две недели, а от волка, который подходил ко мне, когда я болел, не было ни слуху ни духу. Но однажды утром я пил из ручья и неожиданно в отражении в воде увидел его за своей спиной. Волк был большим и серым, с контрастными черными полосами на голове и на ушах. Мое сердце учащенно забилось, но я не стан поворачиваться. Вместо этого я встретился в зеркальной глади воды с отражением желтых глаз волка и стал ждать его следующего шага.
Он ушел.
Отпали последние сомнения относительно того, что я делаю. Именно на это я и надеялся. Если этот крупный зверь, который приблизился ко мне у ручья, на самом деле дикий, я, вероятно, вызываю у него такое же любопытство, как и он у меня. И если я не ошибся, возможно, смогу подобраться к нему достаточно близко, чтобы понять поведение стаи изнутри, а не наблюдать за ней со стороны.
Больше всего я хотел вновь увидеть этого волка, но не знал, как это устроить. Если оставлять вокруг определенной местности еду, это привлечет не только волков, но и медведей. Если я позову волка, он, наверное, откликнется — даже если это волк-одиночка; найти себе товарища гораздо безопаснее, чем бродить одному, — но этот вой откроет мое местоположение и другим хищникам. И если честно, хотя я и не видел следов других волков с тех пор, как ушел в леса, я не мог с уверенностью утверждать, что этот волк единственный в данном ареале.
Я понял, что если собираюсь сделать следующий шаг, то должен покинуть свое безопасное убежище, а это было все равно что прыгнуть с завязанными глазами с утеса.
Я научился спать днем и просыпаться с наступлением сумерек. Мне приходилось путешествовать в темноте, хотя ни мои глаза, ни тело не были к этому приспособлены. Это было намного опаснее всех ночей, проведенных в зоопарке в вольере с волками; с одной стороны, я за ночь проходил километров пятнадцать н кромешной темноте, с другой — мне не приходилось тревожиться о других животных, когда я находился в зоопарке в вольере с волками. Здесь же я, если натыкался на торчащие корни деревьев, или попадал в лужу, или просто под моей ногой слишком громко хрустела ветка, — я посылал сигнал тревоги, который предупреждал всех остальных жителей леса о моем местонахождении. Даже когда я пытался вести себя тихо, то находился в невыгодном положении: остальные животные обладали более острым слухом и зрением в темноте и наблюдали за каждым моим шагом. Если я падал, то лежал и не шевелился, как мертвый.