— У тебя все получилось, Жози! Все получилось! Он кипятком писал от восторга! Обалдел от радости! Спасибо! Спасибо! Ты потрясающая, необыкновенная, замечательная!
— Ровно тридцать лет назад умер папа. Помнишь, как лютуют-салютуют четырнадцатого июля?.. Это его надо благодарить.
— О! Уже тридцать лет?
— Сегодня.
— Но ведь это ты написала книгу! Сегодня вечером устроим праздник. Идем в ресторан. Будем пить шампанское, есть икру, раков, профитроли с шоколадом.
— Когда я бежала, я думала о нем, я просила его дать знак насчет книги, и он…
— Хватит! Это ты написала книгу, а не он, — с легким раздражением повторила Ирис.
Бедная Жозефина. Печальная Жозефина. Обреченная на дурацкие сантименты и иллюзии. Бедная Жозефина с ее неутолимым желанием любить, отдавать себя людям. Бедная Жозефина, не признающая своих заслуг. Ирис пожала плечами, и ее мысли вернулись к книге. Теперь ее ход. Теперь эстафета перешла к ней.
Она оперлась на локти и заявила:
— С настоящего момента писатель я! Я должна думать, как писатель, есть, как писатель, спать как писатель, причесываться, как писатель, одеваться, как писатель…
— Писать как писатель!
Ирис не услышала. Она была погружена в свои мысли, строила планы головокружительной карьеры. Вдруг опомнилась.
— Как я все это буду делать?
— Без понятия. Сама сказала, мы поменялись ролями. Так что твоя очередь думать!
Она хотела говорить весело и беззаботно, но сердце тревожно колотилось.
Этим же вечером Филипп, Ирис и Жозефина отправились ужинать в «Сиррос». Филипп припарковал машину между двумя другими на стоянке у моря. Ирис и Жозефина с трудом из нее выбрались. Ирис задела рукой капот красного кабриолета. Какой-то усатый брюнет в бежевой кожаной куртке прорычал: «Осторожно! Это моя машина!»
Ирис смерила его взглядом и ничего не ответила.
— Вот придурок! — фыркнула она на ходу. — Еще бы протокол составил! Какие все эти мужланы доставучие со своими машинами! Держу пари, он и ужинать будет на капоте, чтоб никто не покусился на его сокровище.
Она шла впереди, постукивая каблучками босоножек «Прада», а Жозефина брела за ней, сгорбив спину. Лука ездил на автобусе. Лука ходил в заношенном пальто. Лука брился раз в три дня. Лука никогда не фыркал. В конце июня он вновь появился в библиотеке, и они возобновили свои долгие посиделки в кафетерии.
— А какие у вас планы на лето? — спросил он, глядя ей в глаза. Как всегда, печально.
— В июле я еду к сестре в Довиль. В августе — не знаю. Девочки поедут к отцу…
— Значит, я буду вас ждать. Никуда летом не поеду. Хоть смогу спокойно поработать. Люблю проводить лето в Париже. Кажется, что ты в незнакомом городе. И потом, в библиотеке никого нет, никаких очередей за книгами.
Они назначили встречу на начало августа, и Жозефина уехала, радуясь, что вскоре увидит его вновь.
Ирис заказала шампанского и подняла бокал за здоровье книги.
— Сегодня я чувствую себя крестной матерью корабля, который уходит в плаванье, — торжественно провозгласила она. — Желаю книге долголетия и процветания…
Филипп и Жозефина чокнулись с ней. Все молча потягивали розовое шампанское. Легкая дымка туманила стенки бокалов, бросая радужный отсвет на пузырящуюся поверхность. У Филиппа зазвонил телефон. Он посмотрел на номер, сказал, что должен ответить, встал и вышел на улицу. Ирис тотчас же сунула руку в сумку и достала большой белый конверт.
— Это тебе, Жозефина. Чтоб и у тебя сегодня был праздник!
— Что это? — удивленно спросила Жозефина.
— Маленький подарок… Он изрядно облегчит тебе жизнь!
Жозефина взяла конверт, открыла его, достала нарядную открытку с розовой каемочкой, на которой золотыми буквами было написано — знакомым размашистым почерком Ирис: «Happy you! Happy book! Happy life!» [41] В открытку был вложен чек на двадцать пять тысяч евро. Жозефина покраснела и онемевшими пальцами сунула все обратно в конверт. Цена молчания. Она закусила губу, чтобы не заплакать.
Она даже не смогла выдавить слова благодарности. Но тут заметила, что Филипп издали наблюдает за ними; он закончил разговор и шел обратно. Жозефина заставила себя улыбнуться.
Ирис привстала и махала рукой девушке, которая, покачивая бедрами, шла к столику на краю пляжа.
— Смотри! Это же Гортензия! Что она здесь делает?
— Гортензия?! — вздрогнула Жозефина.
— Ну да! Вон она!
Она окликнула Гортензию, та остановилась и подошла к ним.
— Ты как тут оказалась, девочка моя?
— Зашла с вами поздороваться. Бабетта сказала, что вы здесь, а мне не хотелось торчать дома с малышней.
— Посиди с нами, — предложила Ирис, показывая на свободное кресло.
— Нет, спасибо… Я пойду к друзьям, они сидят в соседнем баре.
Она обошла стол, поцеловала тетю, маму и дядю и спросила у Жозефины:
— Мамочка, ты разрешаешь? Ты сегодня очень хорошо выглядишь, такая красивая!
— Серьезно? — спросила Жозефина. — Я вроде ничего с собой не делала… Бегала утром, может, поэтому?
— Наверное, поэтому! Все, до скорого! Приятно вам повеселиться.
Жозефина заинтригованно посмотрела ей вслед. «Что-то она от меня скрывает. Ни с того ни с сего сделала комплимент!»
— Ну, давайте, — сказал Филипп. — За здоровье книги!
Они опять подняли бокалы. Официант принес меню.
— Рекомендую заказать раков, они сегодня восхитительны…
— А кстати, — спросил Филипп, — как она называется?
Жозефина и Ирис переглянулись, как громом пораженные. Они не подумали о названии.
— Черт! — воскликнула Жозефина. — Я не подумала о названии!
— А я ведь тебя просила! — перебила Ирис. — Ты же сказала, что отлично придумываешь названия, а так ничего и не придумала.
Она мучительно пыталась исправить оплошность Жозефины и была готова на все:
— Я же давно дала тебе рукопись, умоляла тебя подсказать что-нибудь, а ты и пальцем не пошевелила! Ничего не посоветовала, ничего. А ведь ты мне обещала, Жозефина, как нехорошо!
Жозефина, уткнувшись в меню, не решалась поднять глаза на Филиппа. Он молча смотрел на нее тяжелым гневным взглядом. Эта сцена напомнила ему другую, произошедшую много лет назад. Честолюбие — пагубная страсть. Слепому наскучит золото, развратник пресытится плотью, гордец лопнет от спеси, но чем насытится неутоленный честолюбец? Он сам себя пожирает. Терзается и мучится, медленно разрушаясь, ничто не может смирить его жажду успеха и признания. Он готов продаться или похитить душу и талант других, лишь бы пробиться наверх. Чтобы ему все аплодировали. То, что Ирис не удавалось совершить самой, она делала чужими руками, и бесстыдно пользовалась плодами чужого труда. Один раз это сошло ей с рук. Но она взялась за старое, и на этот раз ее жертва явно была с ней заодно. Он еще раз взглянул на Жозефину, которая пряталась за винную карту.