Она почему-то начинала тереть глаза, потом руки. Будто пыталась очиститься от прилипшей грязи.
Приходилось признать, что отец был прав.
Он и сам приходил расправляться с ее любовниками. Заявлялся к ней домой. Без предупреждения. Неожиданно раздавались два коротких звонка, и начиналась битва. Он буквально прижимал их к стенке, оскорблял, допрашивал: «Ради чего вы встречаетесь с моей дочерью? Не слышу? Что? Молчите? Не хотите отвечать? Ладно, я за вас отвечу! Вы встречаетесь с ней только ради секса. Вам нравится ее трахать. Вы не ее любите, вы трахаться любите. Вы даже не понимаете, что значит любить мою дочь…» Очередной поклонник неловко оправдывался. Отец приказывал несчастному не юлить, смотреть прямо. Честный человек, совесть которого чиста, никогда не отводит глаз. Окончательно сбитый с толку, бедняга уже не понимал, как выпутаться из этой дурацкой ситуации. Отец ненадолго замолкал, позволяя сопернику передохнуть, и тот уже думал, что все позади и можно наконец вздохнуть спокойно, расправить плечи, улыбнуться, обратить все в шутку… но затишье было обманчиво. Переведя дыхание, отец принимался орать так, что вспухали вены на висках. Он вопил, стонал, бешено вращал зрачками, багровел, бледнел, потрясал кулаком. Все лицо Его покрывалось красными пятнами, слюни свисали до подбородка. Молодой человек пятился назад, извинялся, говорил, что, вероятно, произошло недоразумение, надевал плащ и убирался восвояси, предварительно подав ей знак: мол, еще увидимся, созвонимся.
Нередко подобное свидание оказывалось последним.
Впрочем, иногда юноши попадались смелые и уходить не спешили. Тогда отец распалялся еще сильнее, приходил в бешенство. Он размахивал руками, задыхался от злости, пинал ногами дверь, диван. Орал: «Он трахает мою дочь!.. Трахает мою дочь!!! Только и может, что трахать мою дочь!» Приходилось звать на помощь соседей, чтобы вытолкать Его за дверь.
Она ощущала себя совершенно обессиленной. Захлопнув входную дверь, бежала в свою комнату и сидела, прижавшись к стене, стиснув зубы, заткнув уши, зажмурив глаза, уткнувшись коленями в подбородок. Ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не знать. А отец все не унимался.
Она слышала, как Он ревет, спускаясь по лестнице.
Он останавливался на каждом этаже, набирал в грудь воздуха и орал: «Он ее трахает… трахает… только это и умеет… трахает мою доченьку!» Его вопли были слышны во всем доме. Двери отворялись, жильцы кричали: «Хватит! Вы знаете, который час?» Он отдавал им честь и шел дальше.
На каждом этаже история повторялась.
Оставшись наедине с любовником, она принималась кричать вдогонку отцу, будто тот мог ее слышать: «Я не твоя собственность! Оставь меня в покое! Я не твоя! Я ничья! Оставьте меня все в покое! Отстаньте от меня все!»
Юноша не понимал, чего она добивается, не мог взять в толк, что происходит, должен ли он уйти или остаться, сказать что-то в свое оправдание или промолчать, утешить ее или, наоборот, потребовать объяснений. Он нервно теребил ворот рубашки. Вскакивал и застывал посреди комнаты. Садился на постель. Как-то странно смотрел на нее. Она взрывалась: «Что ты на меня уставился? Отвернись! Ты что, первый раз меня видишь? Чего тебе надо? Что ты задумал? Молчишь? Боишься сказать правду?» Ответа не было, и она снова затыкала уши, потому что снизу по-прежнему доносились вопли отца. Казалось, это никогда не кончится. Он никогда не замолчит. Она вжималась в стену, словно желала исчезнуть, кануть в пустоту, спастись от Него раз и навсегда.
Наконец, прокричав страшную правду на каждой лестничной площадке, погрозив кулаком, пописав на улице между двумя автомобилями, застегнув ширинку, осыпав проклятиями всех, кто смеет трахать Его доченьку, отнимает у Него его девочку (О! Его любимую маленькую девочку!), вволю нарыдавшись у капота чужой машины, Он неспешно убирался восвояси. Консьержка закрывала окно и зычным голосом рассказывала своим дочерям про господина, который грязно ругался и писал на улице. Только тогда она вынимала пальцы из ушей, вытирала ладонью глаза, рот, поворачивалась к любовнику…
И не узнавала его.
Он был совершенно белым.
Белым.
Крошечным.
Он вдруг обесцветился и уменьшился. Стал слабым, нелепым.
Как он здесь оказался? Что она в нем нашла?
Он пытался ее обнять. Она начинала орать. Пусть он не трогает ее! Не смеет к ней даже прикасаться! Никогда! Он внушает ей отвращение. Раздражает своей неуемной страстью! Какая грязь! Грязь!
Пусть убирается. Она больше не желает его видеть. Ей все осточертело.
Почему все они к ней липнут? Все чего-то требуют. Она никому ничего не должна. Ничего ему не должна. И всем остальным. Она всех ненавидит. Все мужики отвратительны. Ей противны их руки, губы, члены… Пусть катится ко всем чертям! И она буквально выпихивала незадачливого любовника из квартиры, захлопывала дверь у него за спиной. Вот так-то! С одним покончено!
Ей не хватало покоя. Воздуха. Пространства.
Она задыхалась. Срывала свитер, рубашку. Отшвыривала в угол. Стягивала джинсы. Заворачивалась в покрывало. Голая. Абсолютно голая. Лежала на кровати и горько плакала. Ничего не получится. Никогда ничего не получится. Все одно то же, повторяла она, и слезы ручьями лились из глаз.
Она давала себе слово, что больше никогда Его не увидит, не подпустит к себе, не позволит ломать свою жизнь. Он специально все портит. С самого детства. Он всегда беззастенчиво вторгался в ее жизнь: Его девочка не смеет никого любить, кроме Него, своего папочки! Власть отца над ней была столь велика, что она выросла именно такой, как надо было Ему, а теперь вот изо всех сил пытается полюбить другого, всем сердцем, всем лоном, — и неизменно терпит крах, и всякий раз возвращается к Нему.
А Он только этого и ждал.
Он ведь тоже был одинок. Постоянно женился, делал детей налево и направо, а в результате оставался один. Он считал, что это в порядке вещей и не тяготился одиночеством, ведь у Него была дочь. Ни одна женщина на свете и в подметки не годится Его дочери.
Она нарочно припоминала все его выходки, скверные поступки, мелкие предательства. И мечтала о мести. Не видеть его больше! Пусть теперь Он поплачет.
Не отступать.
Она держалась, считала дни, недели. Сбивалась со счета.
Как поживает твой отец? Спасибо, хорошо. Вообще-то я его давно не видела, знаете, у нас последнее время как-то не складывается. Она произносила эти слова совершенно естественно. Веселеньким звонким голоском. Такой интонации она за собой не помнила. Все оказалось очень просто. До смешного просто. Сбросив с плеч тяжкий груз под названием «любимый папочка», можно вновь ощутить себя маленькой девочкой. Свободной маленькой девочкой. Почему же она так безумно Его любила? Да просто была беззащитной, как воробышек, вот Он и вертел ею как хотел. Больше Ему это не пройдет. Воробышек нынче стреляный. Не даст себя охмурить. Папочка, вы сказали? Я о нем даже не вспоминаю. Мне и без него неплохо живется. Особо не скучаю… А вы думали, я буду скучать? С какой стати! Я и без него не пропаду. Она упивалась собственной смелостью, бравируя вожделенной свободой. Хорохорилась изо всех сил.