Бонни снова вручает Алану фотоаппарат и длинными ярко-красными ногтями отвинчивает у бутылки пробку. У нее пальцы палача, думается мне, холеные и холодные. Ветер бьет ей в лицо, пряди волос падают на глаза.
— Ты готов? — кричит она Алану. — Снимай крупным планом, когда я буду его вытряхивать, но смотри, чтобы океан был в кадре…
— Какой океан? — снова шепчу я. — Это река Гудзон.
— Ну и похороны, — ворчит Рита. — В этой женщине нет ни капли божественной искры… Она похожа на куклу Барби, с виду такая хорошенькая, а души и в помине нет. Безбожница! Она наверняка ни во что не верит. Разве только в бабки…
Я пытаюсь защитить Бонни. Все-таки она моя подруга. Конечно, Рита вольна думать все, что хочет, но надо же знать меру… Все мы не ангелы. Я знаю, что у Бонни нежная и великодушная душа. Просто временами она отсутствует, как, например, сегодня, что вполне объяснимо: Бонни призвана исполнить ответственное поручение, и если она позволит себя разжалобить, то может все испортить, тем самым разозлив адвоката. Рита прерывает меня.
— Стыдоба! — говорит она, пожимая плечами. — Полное бездушие. Но я сейчас все подправлю…
Она достает из кармана магнитолу, нажимает на «play» и врубает звук на полную мощность. Звучит начало траурного песнопения, правда, немного смазанно, а потом мы уже вообще ничего не слышим, потому что по Двенадцатой авеню на полной скорости проносятся машины. Тогда Рита сама начинает с надрывом выводить похоронные куплеты и швыряет в воду свои белые лилии, пока Бонни вытряхивает из бутылки остатки праха и пускает слезу. Скромную такую слезу, которую сразу же стирает пальцами.
Теперь и у меня появляется благородный повод поплакать: покойник отправляется к своему последнему пристанищу. Алан сочтет, что я растрогалась под влиянием момента.
Последняя кучка пепла плюхается в реку, и Бонни застывает в нерешительности с пустой бутылкой в руке. Вид у нее крайне раздраженный. Пока Рита завершает свой сольный номер, она трясет бутылку на ветру, но куда девать ее потом, не знает. Она поглядывает на нас, на всех по очереди, будто ждет совета, подсказки, но каждый занят своими мыслями и не торопится ей помочь. Тогда Бонни с решительным видом закрывает глаза и швыряет бутылку в воду. Шлеп! Плюх! Бутылка начинает погружение. Мы подходим поближе, склоняемся над водой и наблюдаем, как она исчезает в мутных водах реки Гудзон.
Странные почести выпали на долю Рональда.
Странные вышли похороны.
Напоследок Бонни просит всех собравшихся расписаться в качестве официальных свидетелей.
— На всякий случай, — поясняет она, — от этих людей всего можно ожидать.
Она благодарит каждого из присутствующих и даже одаривает поцелуем.
— Вот видишь, — говорю я Рите, окончательно сбитой с толку. — Душа у нее все-таки есть. Просто очень своеобразная…
И мы дружно направляемся к машине, а мне по-прежнему кажется, что все это происходит не со мной.
Я вдруг почувствовала себя беспомощной и старой, словно вся жизнь, прошлая, настоящая и будущая, пронеслась надо мной, затормозила и поджидает на повороте. От усталости я будто разучилась ходить. Я механически переставляю ноги, но даже это элементарное движение дается мне с величайшим трудом. Я пинаю все что ни попадя — а мусора в порту предостаточно — и неотрывно смотрю на дорогу, только бы не видеть Алана и Марию Круз.
Вид мостовой и собственных ног меня успокаивал. Главное — не замечать страстного порыва, влекущего этих двоих друг к другу. Мне этого не вынести. Я представляла себе, как Мария Круз гибкой лианой обвивается вокруг Алана, а он моментально заводится от ее запаха, алчного рта, бьющей через край опытности.
Мы садимся в машину. Рита устраивается на переднем сиденье. Она не может смириться с тем, что произошло, и рвется высказаться. Похороны без службы! Что будет с душой покойного? Когда она обретет пристанище? А «Перье» она больше никогда пить не будет.
Бонни молча поглядывает на часы.
Я смотрю себе под ноги.
Мы остановились перед Ритиной дверью, и Рита молча вышла из машины. Алан повернулся к нам с Бонни и, сияя улыбкой, от которой у меня внутри все сжалось, зашумело, затрепетало, предложил:
— Я вас отвезу.
Бонни мотнула подбородком в сторону Марии Круз. Та сидела молча, отрешенно глядя в окно, безмятежно прислонясь к дверце.
Алан сказал, что ее он отвезет после нас.
Где же логика? Мария Круз живет рядом с портом, значит, ее нужно отвезти в первую очередь. От нее следует избавиться как можно скорее! Но я молчу. Опускаю голову.
Бонни заметила это, произнесла: «Вот как?» — и окинула меня презрительным взглядом.
Этот взгляд все решил. Чаша моего терпения переполнилась. Я выпрямилась и сказала, что выйду вместе с Ритой, мы с ней заранее договорились. И с этими словами, не оборачиваясь, вылезла из машины. Крыша у меня окончательно съехала. Рита взяла меня под руку и подтвердила, что мы действительно собирались провести вечер вместе.
Мы стояли вдвоем на тротуаре Форсайт-стрит и махали руками оставшимся в машине. Я подняла глаза на Алана. Надо признать, вид у него был странный. Во мне вдруг пробудилась какая-то злобная радость, и я нашла в себе силы с улыбкой сказать ему «До свидания».
Машина поехала дальше, а я наклонила голову, и слезы разом брызнули из глаз, как фонтан. Мне хотелось одного: уткнуться головой в сто двадцать килограммов Ритиного сочувствия и рыдать.
Долго-долго, целую вечность…
Вероятно, весь запас слез был исчерпан, потому что плакать больше не хотелось. Я пыталась разжалобить себя, но, похоже, у меня не осталось ни единой слезинки. Я трижды потрясла головой, извлекла из памяти самые мучительные эпизоды и прокрутила их в замедленном темпе: встреча Алана и Марии Круз, ее глаза, превратившиеся в два горячих уголька, его взгляд, прикованный к крутым бедрам, обтянутым джинсами… Все тщетно. Я расчесывала и расковыривала рану, поглубже вонзала в нее острый клинок памяти, проявляла настойчивость и изобретательность…
Ничего не вышло. Вся влага из глаз испарилась.
Тогда я вновь стала разглядывать собственные ноги и предавалась созерцанию довольно долго, пока не пришла к выводу, что слезы были неуместны, даже нелепы. Все теперь казалось мне нелепым: прах Рональда в бутылке, похороны в порту, встреча Алана и Марии Круз, дикая боль, согнувшая меня пополам, белые лилии у Риты под мышкой и полный презрительного сочувствия взгляд Бонни, угадавшей мою беду. Бедная девушка, читалось в ее взгляде, жертва несчастной любви…
Это я-то жертва? Я снова уставилась на свои ботинки. Что ж, пора расставить точки над «i». Голосок внутри меня явственно потребовал сделать это. Очередная «я», хлесткая и язвительная, не слишком церемонилась: «Посмотри-ка на себя внимательно! Сколько можно хныкать, проклинать судьбу, оплакивать свою жалкую любовь, свои дурацкие переживания и желания! Сколько можно смаковать старую боль, сыпать соль на раны и наслаждаться страданием! Не надоело бесконечно погружаться в пучину боли? Неужели тебе не хочется что-то изменить в себе? Долдонишь, долдонишь одно и то же, так и свихнуться недолго. Чем Алан тебя обидел? Что он тебе сделал плохого? Всего-навсего проявил интерес к другой девушке, возможно, просто потому, что она колоритна… Если сейчас он с ней, что тоже еще не факт, то они, возможно, просто сидят и разговаривают: Мария Круз повествует ему о своей тяжелой судьбе, а он ее утешает. И что здесь дурного? Разве это преступление? И даже если они занимаются чем-то другим, какое твое дело? Вы, кажется, пока не женаты. И он тебе ничего не обещал. Ты с ним едва знакома, но при каждой встрече устраиваешь ему сцену! Да еще считаешь, что тебя предали и покинули. Можно подумать, он безраздельно принадлежит тебе и весь свет на нем клином сошелся. Чушь собачья! Это тебя заклинило на твоем обожаемом Алане, и ты забыла, что на свете есть еще очень много хорошего. В том числе и ты сама — умная, независимая. Тебе на самом-то деле никто не нужен. Абсолютно никто. Ты прекрасно живешь одна. Но стоит на горизонте появиться хоть чуть-чуть привлекательному мужчине, и ты с наслаждением впадаешь в детство — громко хлюпаешь носом, капризно топаешь ножкой, желая привлечь к себе внимание. Какого черта! Ведь для тебя это пройденный этап».