Когда он приходил, чтобы увлечь нас за собой по одной из тропинок, ведомых только ему, мы всякий раз удивлялись откуда он возник. Он настигал нас из-за угла по дороге в школу, выпрыгивал из машины на перекрестке, влезал в окно, проникал в дом через каминную трубу как заправский Санта Клаус, и сразу принимался нас обнимать и подкидывать со словами: «Детки мои! Детки мои!» Мы старались скрыть от матери свое веселье, со смехом зарывались в рукава его потертой кожаной куртки, терлись подбородком о его плечо, вдыхая терпкий аромат. Наш отец был разбойником, сильным и благородным. Он был не в ладах с законом, не похож на людей воспитанных и почтенных, этакий веселый жулик, жухала и шулер. Любовь и жажда жизни били в нем ключом.
С ним постоянно что-то происходило: сегодня он был без гроша и беззаботно альфонствовал, а назавтра вдруг оказывался директором фабрики по производству синтетических покрытий или владельцем сети парфюмерных магазинов. Сегодня на нем были дырявые ботинки, а назавтра он щеголял в дорогой итальянской обуви. Сегодня карманы были набиты деньгами, а назавтра в дверь звонили судебные приставы. Что бы ни случилось, он не переставал смеяться. – Деньги должны крутиться, деньги нужны, чтобы приносить радость, – учил он нас, – спешите жить, в гробу особо не покайфуешь! Жажда, отвага, риск, желание – все остальное его совершенно не волновало. – Живи пока живется, – говорил он, усаживая меня к себе на колени, – чтобы быть живым, надо давать, не считая, надо с головой бросаться в бурлящий поток, жить не жалея себя. Живи не считая, дочка. Те кто считает, хоронят себя заживо. Главное, не бойся рисковать. Ты будешь рисковать, обещаешь? – Да, папа, – отвечала я, убедившись, что мать меня не слышит. – Вот и славно, – отвечал он, потирая руки, – ты достойная дочь своего отца. Девочка моя! И он подкидывал меня вверх, заставляя хихикать и визжать от страха. Я с бьющимся сердцем падала к нему на колени и просила: «Еще! еще!»
Он был чужаком, цыганом, сумрачным и пылким. Его бабушка с дедушкой бродили с кочевым табором, а мать вдруг решила зажить оседлой жизнью. В восемнадцать лет она заявила, что останется в Тулоне, и родным пришлось с этим смириться. Она хорошо говорила по-французски, выучилась грамматике и орфографии, и за это соплеменники ее уважали. Мужчины распрягли лошадей и отправились в город искать работу. Работали они шорниками, жестянщиками, кузнецами – этим ремеслам их научила бродячая жизнь. Женщины послушно убрали свои цветастые наряды, постригли волосы, смыли красный лак с ногтей и зеленые тени с век, выбросили сигареты, отказались от платков, низко надвинутых на лоб. Они слонялись по своим тесным жилищам, то и дело натыкаясь на стены, и выходили на улицу подышать. Все стремились заслужить милость в глазах гордой крошки, решившей заделаться настоящей дамой.
И только наша прабабушка-гадалка, нарядившись в пестрые юбки, потихоньку удирала через окно и бежала в порт, чтобы там гадать по руке хорошеньким горожанкам, а заодно воровать у них кошельки. Она возвращалась богатенькая или же в сопровождении двух жандармов, которые не отваживались арестовывать старую цыганку из страха, что та нашлет на них страшные проклятия, а то и вовсе покусает своими золотыми зубами, а прабабка тем временем лихо крыла всю их жандармерию на чем свет стоит.
Бабушка, мать моего отца, принимала жертвы сородичей совершенно равнодушно. Она упрямо, шаг за шагом, шла к намеченной цели. Она накупила материи, сшила себе красивые, элегантные, тесные платья строгого покроя, научилась ходить, скромно потупив глаза, отказалась от былой свободы, сняла себе комнатку в пансионе для настоящих барышень, записалась на курсы пения и вышивания и стала ждать счастливого избранника, который довершит ее превращение в даму.
И он не заставил себя долго ждать. Дедушка был наследником стекольного завода, имевшего филиалы в Италии. Бабушка назвалась сиротой, чтобы не приглашать на свадьбу свою пеструю семейку. Много лет спустя, узнав правду, дедушка еще больше зауважал свою супругу.
Троих своих детей бабушка с дедушкой обучили хорошим манерам и правильному французскому. В семье царил культ образования. Двое старших благодарно внимали родительским советам, заделались людьми почтенными и законопослушными. Только младшенький оказался скверным учеником. Мальчиком отец чаще всего ошивался в Тулонском порту у своей бабки-гадалки, в школе и на уроках катехизиса его видели редко. Зато он быстро научился заговаривать зубы, вдохновенно врать, воровать кошельки и завлекать в свои сети доверчивых чужаков. Он мог одарить девушку витиеватым комплиментом, невзначай взять ее за руку и вырвать поцелуй, а затем радостно смыться. Он умел также рассказывать истории о тайнах мироздания, о солнце и звездах, о злых божествах и ангелах-хранителях. Временами его голос звучал ласково, временами – угрожающе, отчего у слушателей дрожали колени. Довольный такой реакцией, отец продолжал говорить, меняя по ходу действия сюжет, рассказывая пугливому – одну историю, а восторженному – совершенно другую.
От своей матери он унаследовал гордую осанку и благородные черты лица, от отца – доброе сердце и способность всему удивляться. Высокий, красивый, темноволосый, щегольски одетый, он придумывал себе биографию, достойную лучших авантюристов эпохи, чтобы еще больше поразить застенчивую барышню, или изо всех сил пыжился и вставал в позу, дабы вернее одурачить скупую мещанку. Мать обзывала его лоботрясом, но глаза ее при этом светились такой гордостью и любовью, что сын принимал эти слова за похвалу. Он был очень хорош собой, и мать порою забывала, что он ее сын, хватала его за руку и наказывала: «Поступай как я, свет очей моих, женись на девушке из хорошей семьи, она откроет тебе доступ в высшее общество, с ней ты будешь купаться в роскоши». Мать все ему прощала. «Царственный ребенок», – говорила она, любуясь своим чадом. Сын так и не принял строгих правил цивильной жизни, ради которой она в свое время пожертвовала юностью, и мать была ему благодарна, хотя ни за что бы в этом не призналась. В непослушном сыне жила частица ее самой, вернее, той свободной, беззаботной и непокорной цыганки, какою она когда-то была.
С моей матерью отец познакомился на ярмарке. Он вышел из новенького «Линкольна», только что украденного в порту. На нем был светлый костюм из альпаки, сшитый нашей бабушкой. Он сказал, что ему принадлежат карусели, ларьки, торгующие сахарной ватой, и чуть ли не все ярмарочные кибитки, что он, однако, собирается все это продать и уехать в Америку, потому что только там можно по-настоящему разбогатеть. Он представился было Барнумом [12] , но мать мало походила на идиотку, поэтому он быстро поправился и назвал свое настоящее имя: Джемми, Джемми Форца, цыганский барон, будущий король Уолл Стрит. Он остался доволен собой, одна правдивая деталь делала всю историю более достоверной.
В гостях у будущего тестя он рассуждал о рыночных ставках, о долларах и Новом Свете, и с легкостью заполучил отцовское благословение. Дедушка считал, что к восемнадцати годам дети обязаны покинуть родительский дом, хоть в карете, хоть босиком. Бабушка не смела возражать, и дети послушно следовали этому строгому наказу. Никто из них не хотел ощущать себя лишним ртом, тяжелым бременем на отцовских плечах, поэтому все они рано отправились в самостоятельное плавание, к вящей радости дедушки: теперь он мог пустить свои денежки в рост, не тратясь каждый месяц на одежду, питание и обогрев своих отпрысков. Расход-приход, расход-приход, приклеившись ухом к приемнику, дедушка пристально следил за курсом акций, с карандашиком в руках тщательно сверял котировки в свежей газете, высчитывал прибавочную стоимость, выискивал самые выгодные вложения, неизменно держа под рукой сердечные капли на случай биржевого краха и его пагубных последствий для здоровья.