Он обзывался, он говорил, что я страшна, так страшна, что при виде меня совы на лету дохнут, что груди у меня как лопатки у канарейки, и мне становилась тоскливо, невыносимо тоскливо. Я в изнеможении падала на стул, чтобы перевести дыхание. Я избегала мальчишек, старалась не смотреть на себя в зеркало и сама вела себя как мальчишка. Но в те редкие минуты, когда брат одаривал меня комплиментом, я гордо выпячивала грудь и мнила себя Брижит Бордо. То были мои первые праздники любви. Я жалела, что не могу насладиться ими сполна, и мечтала, чтобы это блаженство длилось вечно… Но жизнь сложилась иначе…
Отец нас бросил. Мама выбивалась из сил, зарабатывая деньги. Любить нас, ласкать, хвалить, чтобы мы гордились собой – на это ей просто не хватало времени. Я не спрашивала себя почему. Так сложилось. Любовь в нашем доме была на последнем месте. На первом – плата за жилье, налоги, счета за электричество, дежурства в столовой, утренняя усталость, вечерняя раздражительность, утомительные поездки на метро, сверхурочная работа, чтобы мы могли носить аппарат для исправления прикуса, ездить на каникулы в Англию и брать уроки игры на фортепиано. Мы были всем ей обязаны, было бы непростительной наглостью требовать еще и любви. Она считала любовь непозволительной роскошью. Тратой времени и денег. Уделом праздных и богатых.
А денег нам вечно не хватало. Мать была загружена работой и одинока. Ждать помощи было неоткуда. Муж оказался негодяем. Он попросту смылся, бросив ее одну с четырьмя детьми. И на такого человека она потратила свои лучшие годы! Был ли он подарком? Ты смеешься? Все мужики трусы, замужество – лотерея, любовь – скоротечная болезнь. Будь начеку, моя девочка. Никогда не доверяй мужчинам, а то потом пожалеешь. Посмотри на меня: всю свою жизнь я плачу за то, что в юности позволила себя охмурить.
На эту тему она могла говорить бесконечно. Ты отдаешь им все, и ничего не получаешь взамен. Расход-приход. Цифры росли. Бухгалтерия любви пугала.
Расход-приход, эта скорбная музыка, этот глухой ритм, эта песня ненависти завладели мной без остатка. Невольная ярость вскипала во мне. Я впитала ее с горьким молоком матери. Я не могла без нее жить, я лелеяла ее, бережно растила ее в себе. Сама того не желая, я оказалась в стане мужененавистниц, причем ненавидеть научилась профессионально. Я прониклась этим ядом и ощетинилась. С этого то все и началось.
Он не шевелится. Огромный и мрачный. Окаменевший. Он лежит рядом, обнимает меня, но не раскрывает объятий. Его руки словно застыли. Он жаждет меня, а я его, но ему этого мало. Обычный праздник плоти для него ничто: он сразу требует большего. Он пишет новую историю. Он хочет знать, с ним я или нет.
– Тебе страшно? – спрашивает он в темноте спальни. В темноте моей спальни.
Страх– психологическое явление с ярко выраженной эмоциональной окраской, характеризуется ощущением тревоги, угрозы воображаемой или реальной.
Это не я придумала. Это определение из словаря Пти Робер [2] . Как точно сказано. Психологическое явление, эмоциональная окраска, тревога, угроза воображаемая или реальная.
Вначале я не испытываю страха. Я – опытный вампир. Хищно оскалившись, я кидаюсь на жертву. Я пожираю объект желания. Свою легкую добычу. Кожа трется о кожу, источая запах плоти, руки сжимают так сильно, что летят искры, волосы встают дыбом, и два разбуженных зверя, тяжело дыша, извергают поток огненных слов, хрипят друг другу в ухо. Мое тело раскрывается, отдается, бросает вызов. Ему позволено все. Оно не ведает страха, не имеет памяти. Не говорит себе: «Я делаю это в сотый раз, хватит» или «это глупо, нелепо, возьми себя в руки, сделай вид…» Нет, оно не способно притворяться. Оно гордо, храбро бросается в бой, стонет, извивается, борется, рисует в пылу сражения диковинные фигуры, придумывает, исследует. И взрывается. Действует без оглядки, плюет на репутацию. Наслаждается, расточая себя до последний капли. Оно ненасытно.
Страх возникает позднее, когда нужно приоткрыть душу и подпустить незнакомца поближе. Настает время откровений, и чужак устремляется в распахнутые ворота, спешит поделиться своими комплексами и оставить на полочке в ванной свою зубную щетку.
Но враг не дремлет, он уже рядом, он жадно принюхивается, он учуял мое свежеиспеченное счастье, он ищет брешь, чтобы ударить с тыла. Раньше он всегда заставал меня врасплох. Брал меня горяченькой, на месте преступления. Теперь он подбирается тихо-тихо, близко-близко. Подлизывается, заискивает. Доверься, доверься мне. Я не желаю тебе зла, я только взгляну на него, присмотрюсь к нему хорошенько, как-никак твой новый спутник жизни. Может, посоветую тебе что-нибудь, пока ты не бросилась за ним очертя голову. Да, я знаю, знаю, для тебя он – живой идеал, воплощенное совершенство. Ты и вправду ничего не замечаешь? Ты, что, ослепла?
Враг смакует детали, придирается по мелочам, надеется, что заботливо надутый воздушный шарик вот-вот лопнет, Я пожимаю плечами, я не сдаюсь. Любовь не должна быть мелочной. Мы принимаем любимого человека целиком, таким, каков он есть. Никто из нас не идеален. Это, конечно, верно, замечает он, одно мне кажется странным, что-то я не припомню, чтобы ты кого-то так любила… Может, ты лукавишь? Может, этой самой любви не существует вовсе? Может, человек попался не тот? Не в твоем стиле? Он сияет: стрела пущена, можно уходить. Но он еще вернется. Мы давно знакомы. Церемонии здесь неуместны.
В его словах присутствует доля истины.
Он уходит, но отравленная стрела уже достигла цели, и яд растекается по всему телу, обостряет слух, зрение, обоняние, осязание. Все мои чувства пробуждаются и бьют тревогу. Почему он так странно себя ведет? И руки у него какие-то маленькие. А еще он насвистывает на ходу, живет в этом дурацком Везуле [3] , все время обнимает меня за шею и обильно потеет… И я уже готова взорваться, я воинственно надуваю ноздри и в то же время отчаянно борюсь за свое счастье: с усилием закрываю глаза, затыкаю нос, уши. Надо выстоять во что бы то ни стало. Я мобилизую все свои силы, всю свою энергию, чтобы угроза отступила, чтобы враг не проник в мою крепость. Я исследую каждый миллиметр своего тела: противник хитер. Я всегда на стреме, днем и ночью. Я начеку. Я неусыпна. Мои нервы на пределе. И когда мужчина пытается меня обнять, я подскакиваю и кричу: «Не трогай меня! Ты что, не видишь, я занята?»
Главное не расслабляться. Битва продолжается. И если в эту тяжелую минуту мужчина настаивает на своем, требует объяснений, старается взять нежностью, или напротив, демонстративно дуется, он сам, в свою очередь, становится врагом и, конечно, проигрывает. Я не могу воевать на два фронта. Старый враг, по крайней мере, хорошо мне знаком. Его упорство достойно уважения. Его жестокость восхищает. А живой человек рядом со мной страдает, ничего не понимает, и отпускает меня.