— Мне бы не хотелось ссориться, батоно Шота. Слишком много нас связывает. Ты можешь обождать немного?
Шота выглядел слегка смущенным — весь его вид красноречиво свидетельствовал о том, что он очень сожалеет — всегда неприятно досаждать старинному другу.
— Я могу обождать нэделю…
— Ты ведь понимаешь, что сумма очень большая, а сейчас у нас нет свободных денег. Дай мне десять дней! — попросил Михалыч.
Шота отрицательно покачал головой:
— Нэт, нэделя. Даже это очень балшой срок. И потом, Михалыч, я устал заходить с севера, мне бы хотелось получить ясные ответы на свои вопросы. Что это за люди в Питере? На чем вы лопухнулись?
— Хорошо, все деньги ты получишь через три дня.
— Это мало, Михалыч. За эти несколько дней, что бабки у вас лежали, набежали кое-какие проценты. Мы бы хотели получить и их.
Глаза старого Шота были необычайно добрыми. Возможно, в этом состоял секрет его обаяния. Где-то Михалыч понимал грузинского вора: случись такая ситуация с ним — он действовал бы точно так же жестко и непреклонно.
Небольшой низкий стол был заставлен яствами: посреди — бутылка дорогого коньяка, осетрина, черная икра, овощи, зелень. Но Шота отказался от коньяка и взирал на стол с таким кислым видом, будто вместо фаршированного перца и черной икры на нем лежал ворох раздавленных окурков.
Михалыч слишком хорошо знал своего старинного друга. Шота не притронется к пище до тех самых пор, пока не услышит главного.
— Хорошо, ты получишь свой процент. Это будет по понятиям, — веско высказался держатель московского общака. — Думаю, братва поймет меня и не будет в обиде. А ты уж, батоно Шота, сделай милость, сам поговори с людьми — с Закиром, с Кайзером и Тимой. Расскажи им, как дела обстоят, скажи, я обещаю все вернуть и с процентами. Никуда деньги не денутся… Ты сумеешь им убедительно сказать, что Михалыч их не обманет. Никого никогда я не обманывал, ты же знаешь. Но ситуация оказалась совершенно стремная…
— Я знал, что мы поладим, — широко улыбнулся Шота. — Знаешь, Михалыч, что-то у меня в горле запершило. А не выпить ли нам по малэнкой? — И когда была пропущена первая стопка, грузин признался:
— Что-то я голоден. А нет ли у тебя на кухне, случаем, тарелки харчо, да такого, чтобы огнем во рту полыхало?
— Есть, — улыбнулся Михалыч. Он узнал прежнего Шота.
А за спиной грузинского вора по-прежнему возвышался детина с рваными ушами и перебитым носом.
* * *
Самым неприятным для Барона было не неожиданное известие о состоявшемся в Питере тендере и уходе лота на сторону, а утренний звонок Варяга, который ржливо поинтересовался:
— Как тебе спалось сегодня, Назар?
Хуже всего было то, что Барон не знал, что ответить Варягу: он почувствовал, как сухотка охватила глотку, будто он слопал ведро сухого песка.
Пауза показалась Барону неимоверно долгой. А Варяг торопил:
— Тебя паралич, что ли, разбил, Назар? Ну ладно, как соберешься с мыслями, так жду ответа!
Очень осторожно Барон ополоснул бокалом сухого вина пересохшее горло, выкурил сигарету, а когда посмотрел на свой «Ролекс», то обнаружил, что после звонка Варяга прошло аж три часа. Он поспешно стал нажимать кнопки на телефонном аппарате и замер, когда в трубке раздались длинные гудки.
— Да! — донесся до него голос Варяга.
— Владислав, ты уж извини, что я так… Сам понимаешь… таких ударов я еще не получал.
— Без лирики, Назар. Что хочешь? — Голос был строг до жути.
— Может, удастся опротестовать результаты?
— Каким образом?
— Вместо положенного срока тендер провели с нарушением графика. Списки участников не обнародовали. Все было проведено с вопиющими нарушениями…
— И кому ты будешь выставлять свои претензии? Чубайсу? — едко поинтересовался Варяг.
Барон как будто воочию увидел его кривую улыбку. Варяг не обладал громким голосом, не способен был нудно читать мораль, но зато умел так тихо и вкрадчиво сказануть, что жить после этого не хотелось.
— Может быть, ты знаешь, кто это нам натянул нос? Если так, то я с удовольствием послушаю твои соображения. Молчишь?
— Владислав, поверь, я сделал все, что было в моих силах. Просто обстоятельства оказались сильней меня.
— Хорошо. Предположим, ты найдешь этих людей. И что же ты им, интересно, такого собираешься сказать? Может, передашь от нас привет или пожелаешь успеха в бизнесе? Ты разочаровал меня. Барон…
— Влади…
— … ты потерял чутье. Разве не ты пришел к Михалычу с идеей прикупить «Балторгфлот»?
— Осознаю, моя вина. Но все дело в том, что…
— Разве не ты убеждал нас всех, будто компания сама нам свалится в руки?…
— Все это мои слова…
— Что дело это верное и принесет нам гарантированную прибыль? А теперь что ты будешь делать — писать обстоятельное завещание? Хочу тебе сказать откровенно, Барон, ты и Михалыча, и меня лично подставил! У нас крупные убытки.
И мне еще предстоит объясниться с людьми, которых я уговаривал вступить в долю.
Или, может быть, ты сам желаешь объясниться с ними? С Шотой, с Закиром…
— Что ты мне посоветуешь, Владислав? — У Барона дрогнул голос.
— По совести?
— Мне бы хотелось на это надеяться.
— Если по совести… пусти себе пулю в лоб!
Телефонная трубка в руке издавала тонкие короткие гудки. Осторожно, как если бы он держал в руках фужер из тонкого хрусталя, Барон положил трубку на рычаг.
Свой трудовой путь Юра Соломин начал бетонщиком на стройке, затем пересел на башенный кран, но успел подергать рычаги всего-то неделю — загремел в Афганистан, где почти полтора года прослужил снайпером. То, что с ним произошло дальше, больше смахивало на сюжет крутого американского боевика. За три дня до дембеля он попал в плен к «духам». Юра даже не успел осознать, что произошло: сзади по голове его ударили чем-то тяжелым, и горный пейзаж, который он наблюдал через мощный оптический прицел, вдруг растворился.
Первое, что он увидел, открыв глаза, — злобно улыбающееся лицо моджахеда в замызганной чалме предводителя «бойцов исламской революции».
— Ай-яй-яй, — закачал головой афганец, в голосе его слышалась печаль, — такой опытный снайпер, а совершил такую непростительную ошибку. Афганец говорил на чистейшем русском языке!
— Какую? — простонал Юра.
— Мои люди из засады заметили солнечный блик. А так бликоватъ может только оптический прицел.
Юра понял, в чем было дело. На половине пути к позиции он обнаружил, что забыл прихватить специальную противобликовую насадку к оптическому прицелу. Как и всякий снайпер, он был суеверен, а потому возвращаться с половины дороги не посмел. Но, видно, провал был уготован судьбой…