— Словом, я говорю, — продолжал Хатчмейер, — читатель любит, чтобы его…

— Мистер Пипер и без тебя знает, что любит читатель, — сказала Бэби. — За завтраком ему слушать твои разглагольствования необязательно.

— Так вот, — старался не замечать жены Хатчмейер, — приходит малый с работы — что ему делать? Хлопнул пивка, посмотрел телевизор, поужинал — и в постель: на жену сил не хватает, ну и берешься за книгу…

— Зачем же за книгу, если не хватает на жену? — перебила Бэби.

— Так устал, что и спать неохота. Надо как-то вырубиться. Вот он берет книгу и воображает, что он не в Бронксе, а… где там у вас дело происходит?

— В Ист-Финчли, — сказал Пипер, давясь кашицей.

— В Девоне, — сказала Бэби. — Действие происходит в Девоне.

— В Девоне? — недоверчиво переспросил Хатчмейер. — С какой стати в Девоне, если он говорит, что в Ист-Финчли. Он писал, ему виднее.

— И в Девоне и в Оксфорде, — упорствовала Бэби. — У нее там большой дом, а он…

— Верно, верно, в Девоне, — подтвердил Пипер. — Я думал о своей второй книге.

— Да ладно, плевать где, — озлился Хатчмейер. — Стало быть, тот малый из Бронкса воображает, что он в Девоне, со старушенцией, которая от него без ума, и — хлоп! — сам не заметил, как уснул.

— Великое дело, подумаешь, — сказала Бэби. — Вряд ли мистер Пипер пишет затем, чтобы кому-то в Бронксе лучше спалось. Он изображает развитие отношений…

— Конечно, изображает, но…

— Неуверенность и колебания молодого человека, чьи чувства и эмоциональные реакции отклоняются от норм, принятых в среде его ровесников.

— Это само собой, — сказал Хатчмейер. — Он ненормальный и…

— Ничего в нем нет ненормального, — возразила Бэби. — Просто он очень одаренный юноша на стадии формирования личности, а Гвендолен…

И пока Пипер управлялся с зерновытяжкой, перепалка насчет замысла «Девства» не смолкала. Пипер «Девства» не писал, а Хатчмейер не читал, так что последнее слово осталось за Бэби. Хатчмейер ретировался к себе в кабинет, оставив Пипера наедине с женщиной, которая, как и он сам, считала его гением, но считала на ложном основании. Гением и милым несмышленышем. Пипер не знал, так ли уж это хорошо, что он — милый несмышленыш в глазах женщины, чьи прелести столь пугающе несогласны между собой. Накануне, при вечернем освещении, он дал ей лет тридцать пять. Теперь его взяли сомнения. Не стесненная лифчиком грудь была впору двадцатилетней; руки выглядели гораздо старше. А главное — лицо, напоминавшее маску, лишенное всякой индивидуальности, абсолютно правильное, неотличимое от тех двухмерных лиц, которые застывшим взглядом преследуют читателя со страниц журналов мод; напряженное, безличное, отглаженное, оно странно притягивало его. И эти лазурные глаза… Пиперу невольно припомнилось «Византийское плавание» Йейтса — самоцветные певчие птицы-игрушки. Чтобы остановить головокружение, он прочел надпись на жестянке из-под зерновытяжки и обнаружил, что ввел в организм 740 мг. фосфора, 550 мг. калия, невероятное количество прочих насущно необходимых веществ плюс все разновидности витамина «Б».

— Витамина «Б» здесь, кажется, очень много, — заметил он, избегая ее влекущих глаз.

— Б-комплекс тонизирует, — проговорила Бэби.

— А что делает А-комплекс? — спросил Пипер.

— Витамины комплекса «А» размягчают слизистую, — отозвалась Бэби, и Пипер снова смутно ощутил опасный подтекст разговоров о питании. Он поднял взгляд от жестянки и опять оказался во власти неподвижного лица и лазурных глаз.

Глава 11

Соня Футл встала поздно. Она и вообще была не из ранних пташек, но в этот день заспалась дольше обычного. Вчерашняя усталость взяла свое. Соня спустилась по лестнице и обнаружила, что в доме никого нет, кроме Хатчмейера, который рычал в телефон у себя в кабинете. Она выпила кофе и пошла к нему.

— Не знаешь, где Пипер? — спросила она.

— Бэби его куда-то утащила. Скоро вернутся, — отмахнулся Хатчмейер. — Значит, насчет моего предложения…

— Да брось ты. «Френсик и Футл» — фирма надежная. Дела у нас идут хорошо. От добра добра не ищут.

— Я же тебе предлагаю заместительство, — напомнил Хатчмейер, — и ты все-таки еще прикинь.

— Пока что я прикидываю, — перешла в наступление Соня, — сколько ты должен моему клиенту за увечье, психическую травму и публичный скандал, жертвой которого он вчера оказался по твоей вине.

— Увечье? Травму?! — не поверил ушам Хатчмейер. — Я ему сделал рекламу на весь мир, и я же еще ему должен?

— Да, компенсацию, — кивнула Соня. — Примерно двадцать пять тысяч.

— Двадцать пять… Да ты в уме? Я плачу за книгу два миллиона, а ты хочешь нагреть меня еще на двадцать пять тысяч?

— Хочу, — сказала Соня. — Согласно контракту мой клиент не обязывался претерпевать насилие, побои и смертельную опасность. И поскольку ты организовал это безобразие….

— Бог подаст, — сказал Хатчмейер.

— В таком случае я посоветую мистеру Пиперу отказаться от турне.

— Только попробуйте, — заорал Хатчмейер. — Я с вас семь шкур спущу за нарушение контракта! Я его без штанов оставлю! Я ему такую козью морду…

— Деньги на бочку, — сказала Соня, усаживаясь и выставив коленки на обозрение.

— Вот, ей-богу, — восхищенно сказал Хатчмейер, — ну, у тебя и хватка.

— Есть кое-что и кроме хватки, — сообщила Соня и поддернула юбку выше. — Имеется второй роман Пипера.

— Который запродан мне на корню.

— Это еще вопрос, Хатч, сумеет ли он его дописать. Будешь так с ним обращаться — обмишуришься почище, чем твои собратья со Скоттом Фитцджеральдом. Он очень ранимый и…

— Ладно, слышали уже от Бэби. Робкий, ранимый, как же! Что-то он пишет без особой робости: похоже, шкура у него толще, чем у носорога.

— Да ты же не читал, что он пишет, — сказала Соня.

— Мне и незачем читать. Макморди — тот читал и говорит, что чуть не стравил. А чтобы Макморди стравил…

Они смачно бранились до самого обеда, наращивая и сравнивая ставки в том торгашеском покере, который был их обоюдным призванием.

Хатчмейер, конечно, не раскошелился, а Соня на это ничуть не рассчитывала. Она просто отвлекала его внимание от Пипера.

* * *

Зато вниманием Бэби Пипер обделен не был. После завтрака они прогулялись по берегу до павильона, и она утвердилась во мнении, что наконец-то напала на гениального писателя. Пипер не смолкая говорил о литературе, и по большей части столь невразумительно, что Бэби была потрясена до глубины души и ощутила прикосновенность к заветным таинствам культуры. Пипер вынес иные впечатления: он радовался, что у него такая внимательная, увлеченная слушательница, и одновременно недоумевал, как эта понимающая женщина может не видеть всей омерзительности якобы написанной им книги. Он поднялся к себе и хотел было извлечь дневник, когда вошла Соня.